Легенда о Кудеяре - Наталья Иртенина

А это бритые головы опять себя показывать начали и знатный погром учинили. Перед этим же было так. Башка с компанией к Вождю заявились и говорят:

– Звездоносная Мора Кик вред для святого озера делает, за высушку его петь хочет. Нам этого терпеть никак нельзя, на то мы бритые головы, хоть и с волосами. Пойдем сейчас громить звездную площадку на озере и всех разгоним, чтоб не слушали чего не надо.

А Вождь за это вконец Башку возненавидел, взбесился и кричит, ногами топает:

– А ну не сметь, сопляки такие-эдакие, кто у вас Вождь, я или ты? – и в Башку грозно тычет.

На это Башка отвечает:

– Я сам себе вождь. А кто меня слушает, тот со мной.

Студень и Аншлаг кивают:

– Мы с ним. Он наш атаман.

– Вот и убирайтесь со своим атаманом, – гневно велит Вождь, – с глаз долой, пока ребра целы.

– Мы-то уберемся, – отвечают, – только с собой всех заберем и на озеро пойдем звездную площадку громить. А будешь против орать, тебя вовсе из вождей скинем, так, ребята? – остальных бритых голов спрашивают.

– Так, – говорят, – мы дела хотим, а не отсиживаться по кустам, когда святое озеро поганят. Нам такие хилые вожди не нужны, а Море Кик мы звездоносность попортим.

– Дурачье, – кричит им Вождь и чуть слюнями не капает, – да вы хоть знаете, кто она? Полюбовница Кащеева, а он за нее вам оторвет все, что есть. Мало ли что она против озера поет, тут политику надо знать, а вам это не по уму, соплячьё! – восклицает.

А Башка на него по-умному, со смыслом смотрит и спрашивает:

– А ты знаешь? Может, они-то тебя в свою политику и посвятили?

Тут Вождя совсем перекорчило, даже зелень с лица сошла.

– Молчать всем! – хрипит. – Я вам покажу политику, такие-то дети. Вы у меня еще голыми в крапиве валяться будете, молокососы. Чего удумали – меня в чем подозревать! А ну пошли все вон, хоть что там себе громите. А попадетесь, сами выкручивайтесь – я вас не знаю.

Тут Башка его совсем добил:

– А если б с нами попался, сам выкрутился бы, – спрашивает, – со своей политикой?

Вождь ему через зубы отвечает:

– Выкрутился бы, а тебе бы, наоборот, шею выкрутил.

Башка повернулся и пошел к озеру. За ним все остальные, а на Вождя не смотрели.

Но сначала не прямо к озеру направились, а запаслись снарядами, которые в шемаханском благочестивом доме забрали. Наделали дымовых факелов, чтоб только тлели и густой дым пускали, а не горели, и сговорились раскидать их между зрителями. А чтоб площадку разгромить мимо охраны, выделили промеж себя трех человек, которые в озеро на корягах заплыли, а в руках бомбы держали. И никто их не видел, потому как сумеречно было.

Вот на площадке грохнуло, запылало, задымило. А тут сразу визг и вопли, и в толпе тоже дым валит. Там друг дружку топчут, в разные стороны кидаются, а куда бежать, не знают – отовсюду дым стелется, везде взрывы мерещатся, от площадки куски отваливаются, прожекторные фонари в воде тонут. И над всем поверху стоит вой – звездоносная Мора Кик с усилителем звуков, на ухо наверченным, по площадке мечется.

А в стороне от концерта сидели себе два пожилых шемаханца, по своему обычаю ноги мыли в озере. Вот до них дымовая палка долетела, упала в песок и там умерла. Посмотрели на нее шемаханцы, потом на битву, покачали седыми головами и дальше делом занялись, а промеж себя разговор завели.

– Скажите, уважаемый, – спрашивает один, – чего достойны те, кто оскверняет воды своей отеческой своей веры?

А другой ему отвечает:

– Тот, кто оскверняет воды своей отеческой веры, по велению Божественного достоин иссохнуть от жажды и принять питье от других вместе с ошейником на шею.

– А скажите, уважаемый, – опять тот говорит, – когда они высушат свое озеро, где мы будем мыть ноги по велению Божественного?

– Когда они высушат свое озеро, уважаемый, – отвечает второй, – они по велению Божественного будут мыть нам ноги в драгоценных сосудах, которые мы возьмем из их музейных хранилищ.

А площадка сгорела совсем, один скелет остался, и гарь над водой разносилась.

Те, что на корягах плыли, как бомбы побросали, так в сторону повернули, а были это Башка, Студень и Аншлаг. Они потому спаслись, как их никто не видел. А тех, что на берегу дымили, всех похватали и в кутузку с побоями отволокли.

В той битве на дивном озере кого потоптали насмерть, кого невзначай утопили, а кто сам в дыму угорел и, спятимши, в озере захлебнулся. Двоих вовсе бомбами порвало. А звездоносной Море Кик ничего не сталось, охрипла только и петь на время в расстройстве разучилась.

Кондрат же Кузьмич в ярый гнев пришел, и три дня после того кудеярцы взаперти по домам просидемши, потому как опасались наикрепчайших мер. А у нас в Кудеяре это бывает: одному по лбу треснут, у остальных в ушах звон стоит. Такая взаимообразность удивительная. А искони отеческая, говорят.

Коля, про битву на озере прослышавши, в печаль вовлекся и тоже из своей сараюшки носу не казал. Все угодника с бумажной иконки пытал, как ему, Коле, Черного монаха разыскать, чтобы поскорее обещанное исполнил и в Кудеяре сам объявился. А другой раз Коле чудилось, что монах уже в городе, и даже попу про это сказал, заговорившись. Да как из дому вышел после затвора, так сразу к монастырю отправился, руины обозревать и монаха поджидать. Может, правда он там клад некий сторожит, как Коле на ум взбрело, когда с недорослями разговаривал. А только не дождался и обратно в город пошел.

Тут у него другая забота – в архив библиотекарный проникнуть. Ткнулся Коля в одно хранилище книжное и в другое, и в обоих на документ его поглядели задумчиво, очки протерли да сказали:

– Этого быть не может, чтоб с таким документом в государственное заведение допускаться. А вдруг вы международный террорист?

И не пустили.

Тогда Коля, совсем огрустневший, вернулся в сараюшку, пожевал задаром хлеба и отправился к попу, затруднение излагать. Так, мол, и так, говорит, летописность моя прозябает, и потомкам это во вред, а вот теперь хочу старину доподлинно установить и в праотцах Черного монаха сыскать, только с документом опять претыкание выходит. А поп ему отвечает, что эта беда не беда, и печаль эта вовсе не печаль, а делу помочь можно. И ведет Колю в подвал церкви, подклет по-тамошнему, церковному, да там дверцу отпирает и показывает архивное складилище. А там горы старинных газет, в пачки сшитых, желтых и хрустких, а где и во мху плесневом.

– Вот, – говорит, – осталось от библиотекарного заведения, а оное заведение в храме Божием завелось, когда открыли борьбу с религиозными предрассудками. Соорудили себе избу-читальню, называлось – домпросвет. А насчет чего тут просвещали, в сих исторических листках прочтешь, – говорит и рукой желтые горы обводит. – Необыкновенная усмешка судьбы.