Открытие Франции. Увлекательное путешествие длинной 20 000 километров по сокровенным уголкам - Грэм Робб

1892 – 1902. Вынужден продать свою табачную лавку. Его дети отказались от него. Живет в трущобах и на чердаках и, «когда позволяет погода», пишет свои воспоминания.

1902. Изгнан из своей съемной «дыры» из-за жалоб на грязь. Заболевает параноидальной манией и пытается покончить с собой. Помещен в психиатрическую лечебницу в Кемпере. Умер в 1905 году в возрасте 71 года.

Дегинье не совсем типичный бретонский крестьянин – грамотный, атеист, интересуется новшествами в сельском хозяйстве. Но мир, который высосал из него силы, был хорошо знаком тысячам людей – мир, где достаток добывается с трудом и может быть потерян по воле случая и где семейные связи слабеют при столкновении с трудностями. Современное издание воспоминаний Дегинье рассчитано на тех, кто чувствует смутную ностальгию по деревенской жизни. Те, кто напечатал ее в наши дни, предполагают, что тема этой книги – «угасание сельской Франции». Они представляют Дегинье читателям как свидетеля «начала распада традиционного бретонского общества». Но на самом деле его воспоминания говорят о совершенно противоположном. Общество, в котором он родился, всегда было на грани катастрофы – не только из-за войны или анархии, но также из-за голода, болезней, плохой погоды, неудач, невежества и миграции. Бедность вытолкнула его родителей на дорогу, страх и зависть сделали его соседей врагами, пожар и феодальные привилегии уничтожили его средства к существованию.

Трудовой путь Дегинье прекрасно отражает суть его времени. Человек, который начал работать мальчиком-нищим, а закончил продавцом страховок, лучше символизирует свою эпоху, чем все знаменитые удачники, которые уехали с родины и если вернулись туда, то лишь через много десятилетий в виде бюста в ратуше или статуи на площади. Когда Дегинье был мальчиком-нищим, он работал на одну хозяйку, жил одним днем и использовал суеверия своих клиентов: люди подавали ему определенное обычаем количество овсяной или гречневой муки потому, что «были убеждены, что получат в сто раз больше», причем не на небесах, а, в буквальном смысле этих слов, в ближайшие несколько недель или месяцев. Продавая страховку против пожара, он работал для компании, имевшей офисы в городе, выполнял установленные процедуры и использовал разумные опасения своих клиентов.

Именно благодаря таким нововведениям, как страховка, семьи смогли планировать свое будущее и относиться к своему молодому поколению как к чему-то большему, чем дешевая рабочая сила. В сказках «традиционного» общества дети работают, и это считается нормальным и необходимым. Отец из сказки «Три пряхи» вполне обоснованно решил избавиться от дочери, потому что «она ела (блины), но не делала никакой работы». Слезливые истории о верных детях и собирающихся вместе семьях были популярны у читателей-буржуа потому, что выражали их желания, а не потому, что были правдоподобны. В Бургундии до последних лет перед Первой мировой войной отношения между родителями и детьми были явно не сентиментальными. Там, по словам местного историка, «с сыном обычно обращались как с бесплатным слугой». До Второй мировой войны у крестьян в альбомах с фотографиями почти никогда не было снимков детей.

Дегинье повезло, что родители не отказались от него. В тогдашней Франции каждый год тысячи детей оказывались брошены своими родителями, как французский аналог Мальчика-с-пальчика в сказке. В Провене с 1854 до 1859 года 1258 детей были положены во вращающуюся бочку, встроенную в стену местной больницы. (Теперь эту бочку можно увидеть в местном музее.) Эти «бочки оставления» (tours d’abandon), в которых была подстилка из соломы и несколько одеял, позволяли матерям, покидавшим своих детей, оставаться неузнанными и не подвергаться опасности. В 1861 году такие бочки были запрещены, как позор для общества, а в результате ничуть не меньше детей просто оставляли умирать на крыльце. В 1869 году больше 7 процентов новорожденных во Франции были незаконными детьми, и каждый третий из них был брошен родителями. Каждый год 50 тысяч человеческих существ во Франции начинали жизнь без одного из родителей. Многих из них отправляли к так называемым «ангелоделкам» – предприимчивым женщинам, которые делали то, для чего самое мягкое название «аборты после родов». В одном докладе о приюте в Ренне эти «изготовительницы ангелов» охарактеризованы так: «Женщины, у которых нет молока, но которые, несомненно за плату, злонамеренно берутся ухаживать сразу за несколькими детьми. Дети погибают почти сразу».

До 1779 года монахини, которые трудились в приюте для подкидышей в Париже, по закону были обязаны избавлять провинции от этого наплыва младенцев. В результате этой меры по выходу из кризиса на главных дорогах Франции можно было видеть одно из самых странных зрелищ: ослы, обученные для дальних перевозок, несли в столицу плотно набитые младенцами корзины или короба из таких далеких мест, как Бретань, Лотарингия и Овернь. Когда возчики начинали свой путь длиной 250 миль, в корзине было четверо или пятеро детей. Но в пути они договаривались в городах и деревнях с повивальными бабками и с родителями и за маленькую плату втискивали в корзину еще несколько малышей. Чтобы груз легче было везти и чтобы он меньше утомлял слух, малышам вместо молока давали вино. Тех, которые умирали, выбрасывали на обочину дороги, как гнилые яблоки. В Париже возчикам платили определенную сумму за каждого привезенного младенца. Очевидно, они довозили до столицы достаточно детей, чтобы работа была выгодной, но из каждых десяти доехавших живыми младенцев через три дня только один оставался жив.

Эти крошечные пьяные создания преодолевали такие расстояния, перед которыми кажутся ничтожными поездки большинства взрослых. Их роль в истории Франции одновременно микроскопически мала и огромна. Некоторые из малого числа выживших пополнили армию бродяг и чернорабочих, которые позже наводнили пригороды промышленных городов и помогли создать то, что стало горючим для более стабильной экономики позднейшей Франции. Жизнь этих безземельных слуг промышленности была еще менее прочной, чем жизнь их родителей, трудившихся в поле.

Те немногие путешественники, которые исследовали эту лоскутную страдающую страну, сложенную из деревень-государств, в итоге неизбежно задавались вопросом: как географическая единица, известная под названием Франция, может функционировать в качестве политической и экономической единицы? Может быть, в конце концов дела обстоят не так плохо, как кажется? С тех самых пор, как английский фермер Артур Янг совершил свои сельскохозяйственные поездки по Франции в 1787, 1788 и 1789 годах, французские историки повторяют, что не все в тогдашней Франции тонули в нищете. Не все французские города были полны «кривых, грязных, вонючих улиц» (это о городе Брив) и «фекальными переулками» (о Клермон-Ферране). Янг сам заметил, что в некоторых городах были тротуары (в Дижоне и Туре). Не все туалеты были «храмами мерзости», и не каждая служанка была «ходячей навозной кучей». Иногда путешественник был избавлен от мучения есть свою пищу сидя на стуле с прямой спинкой и прямым сиденьем. Иногда у него не пропадал мгновенно аппетит от взгляда на грязную и испачканную собаками кухню. Во многих деревенских домах были окна, некоторые крестьяне – правда, их было очень мало – носили чулки и башмаки. А женщины Лангедока хотя и ходили босиком, по крайней мере «имели огромное утешение» ходить по великолепным новым дорогам.