Открытие Франции. Увлекательное путешествие длинной 20 000 километров по сокровенным уголкам - Грэм Робб

Записки Артура Янга были переведены на французский и стали популярным чтением. Длительный интерес к ним объяснялся тем, что Янг сопоставлял свои агрономические теории со свидетельствами собственных чувств. Открытие Франции образованными людьми позволило увидеть хрупкое существование большинства как часть более широкой картины, хотя это была пейзажная картина, на которой цветные пятна, отдельные жизни, часто терялись среди подробностей рельефа – отвлеченных экономических понятий. «Ходячие навозные кучи», в конце концов, были людьми. Они жили согласно привычкам и верованиям того общества, которое, хотя это и кажется невозможным, существовало много веков и не погибло. Возможно, это общество не соответствовало желаниям и убеждениям наблюдателей из среднего класса, но его устройство было по-своему логичным и эффективным. Население Франции никогда не было бесформенной массой человеческого сырья, которое ждет, чтобы огромная машина политики обработала его и превратила в народ, который носит удобное название «французы».

Артур Янг случайно выбрал замок Комбур в Бретани как главный пример невежества и запустения. Он не знал, что в башнях этого замка рос мальчик, который позже стал одним из величайших писателей-романтиков Франции – Франсуа-Рене де Шатобрианом.

«1 сентября (1788 г.). Местность выглядит дико. Сельское хозяйство, по крайней мере по уровню мастерства, развито не больше, чем у гуронов, что кажется почти невероятным там, где есть заборы. Народ почти такой же дикий, как его страна. Их город Комбур – одно из самых отвратительных и грязных мест, которое можно увидеть: дома из глины, окон нет, а мостовая так разбита, что мешает двигаться всем, но не помогает никому. И все же здесь есть замок, причем обитаемый. Что за человек его владелец, господин де Шатобриан, у которого достаточно крепкие нервы, чтобы жить среди такой грязи и нищеты?»

Через много лет Шатобриан так прокомментировал этот отрывок в своих воспоминаниях: «Этот господин де Шатобриан был мой отец. Уединенный замок, который показался таким отвратительным раздражительному агроному, был изящным и благородным жилищем, только, возможно, слишком темным и торжественным». Однако об описании города у Янга он ничего не сказал.

Дело тут было не только в личной гордости. Причина была глубже – в том, что Францию, как и другие страны, начали оценивать по стандартам среднего класса. Как будто народ не может быть признан взрослым, пока не вымоет свои улицы и своих граждан и не познакомится с выгодами международной торговли. До этого народные массы будут больше похожи на овощи, чем на людей.

«Каждая семья почти всем обеспечивает себя сама – производит на собственном участке земли большую часть того, что ей необходимо, то есть обеспечивает себя всем нужным для жизни через взаимный обмен с природой, а не через взаимоотношения с обществом. […] Основная часть французской нации образована путем простого сложения похожих одна на другую единиц примерно так, как мешок картошки слагается из множества картофелин, засунутых в один мешок» (Маркс К. Восемнадцатое брюмера Луи Бонапарта).

Артур Янг был проницательным человеком и хорошо знал на собственном опыте то, о чем писал. В Нанжи он на лужайке перед замком показывал маркизу де Герши, как правильно укладывать сено в стог. Недостатки у него были те же, что у многих наблюдателей, и французских и иностранных: он принимал непонятную ему логику повседневной жизни за невежество и, говоря о тяжелом положении народа, преувеличивал его дикость вместо того, чтобы показать, как много пользы простые люди могут получить от цивилизации.

Богатые жители северных городов с жалостью смотрели на обитателей той половины Франции, где пахали доисторическими плугами, которые были ненамного лучше мотыги, – но плуг был необходим на бедной каменистой почве. Эти же горожане смотрели свысока на беззубых низкорослых крестьян из «Каштанового пояса» потому, что предпочитали каштан – сытный плод своих полезных лесов – безвкусной бородавчатой картошке и жили в дымных хижинах бок о бок со своей скотиной, а домашние животные были для своих хозяев товарищами и согревали их. Горожане с севера чувствовали что-то вроде патриотического стыда за свою страну, когда видели, что их соотечественники идут в церковь или на рынок босиком, а ботинки несут на шее, на веревке или что пахари предпочитают гибкую кожу своих босых ступней натирающим ее тяжелым и измазанным грязью деревянным башмакам.

Все это были проявления скорее простоты, чем нужды, и даже чем-то вроде прививки против настоящей бедности. Многие люди жили в благоразумном ожидании будущих несчастий. Многообразные пословицы на тему «мне ни за что не повезет» предостерегали человека, объясняя ему, что слишком сильно стараться и слишком многого ожидать – это безумие.

Если сравнить это народное творчество с эпиграммами парижских авторов, произведения парижан покажутся изящными картинами из кусочков дерева, а пословицы – грубо отесанными деревянными брусками. Но за этими грубыми фразами стоит опыт целого народа, а не неврозы маленькой элиты. Даже элита не была в безопасности от злых шуток дьявола. Через два года после поездки Артура Янга по Франции летней ночью 1791 года большая зеленая карета выкатилась из восточных ворот Парижа. Она везла лакея, который называл себя господином Дюраном, несколько женщин и детей и необычно много багажа. Она провела в пути ночь и следующий день и оказалась в маленьком городке Сент-Менеуль на краю Аргонского леса. Пока меняли лошадей, сын станционного смотрителя посмотрел в окно на пассажиров кареты, потом взглянул на монету, которую держал в руке, и узнал изображенное на ней лицо. Через еще 20 миль пути, в Варенне, карета была остановлена. Ехавшая в ней королевская семья была под охраной возвращена в Париж.

Головокружительно быстрое падение короля Людовика XVI и Марии-Антуанетты позже стали считать ужасным исключением в истории Франции. Их маленький сын-дофин был заключен в парижскую тюрьму Тампль, где с ним плохо обращались тюремщики, и умер он при загадочных обстоятельствах. Однако рассказ о его мученичестве стал легендой в народе не из-за необычности сюжета, а оттого, что выражал всеобщий страх перед тем, что могло коснуться любого. Даже принца, сына короля могут морить голодом в тюрьме и стереть с лица земли.

Пока историки не хотели отказываться от широкой панорамы, которая открывается из Парижа, и менять ее на более узкие горизонты своего родного города или родной деревни, оставалась неразгаданной и, можно сказать, даже незамеченной загадка: как при таких условиях общество тех, в ком узнавали французов, выжило и позже стало процветать? Возможно, задать этот вопрос надо в другой форме: выжило это общество или непрерывное существование французского общества – а не бретонского, бургундского, средиземноморского или альпийского – лишь историческая иллюзия?