Спасти Императора! «Попаданцы» против ЧК - Герман Романов

Девушку Фомин не стал рассматривать, дабы не потерять необходимое время. Так, слегка мазнул взглядом — сидит напряженно, взгляд затравленной косули, глаза большие, красивые, полны печали и безнадежного ужаса ведомой на бойню жертвы. А может быть, и другое — просто она догадалась о предназначенной ей доле.

— Эй, Трифонов, и ты, Полещук, идите сюда. Все сделали, товарищи?

Фомин, стоявший у машины, сразу дернулся вперед, и, склонив голову, вихляющей походкой, стараясь тщательно повторить движения «глиста», который в спеленатом виде сейчас лежал в доме, пошел к машине.

Внутри застыло чудовищное напряжение — если чекист опознал его по форме с двадцати шагов, то, что будет вблизи? Придется немного побыть Трифоновым, вихлястой поганью в матросской форме. Кем не приходилось бывать за свою жизнь!

Чуть прячась за его спиной, следом пошел и лже-Полещук, сутулясь. И правильно делал — Путт был худощавей матроса, потому пришлось ему хоть так добавить себе нужной полноты.

— Вах! Это не Трифон. Контра!!!

Отчаянный вопль взорвал воздух, и лопнуло внутри напряжение яркой вспышкой. Фомин рванулся к машине, выхватывая из-под полы бушлата парабеллум. Свой маузер кавказец предусмотрительно держал на коленях, видать, опасался покушений. А потому вскинул его с молниеносной быстротой. И тут, в который раз, дар напомнил о себе.

Время резко замедлилось, словно секунда растянулась в минуту. Лица чекистов на первых сиденьях потемнели, на них Марена наложила тень. Они уже стали почти мертвецами, но пока не успели понять этого. Но тень не затронула девушку и Мойзеса, и Фомин чуть успокоился — их время еще не пришло, не отсчитано на безжалостных счетах судьбы.

Абрек все еще поднимал маузер, как неподъемную тяжесть, но тут его голову резко отбросило назад, а посередине лба, чуть выше переносицы, появилась красная дырочка.

Раскатистый грохот выстрела ударил по барабанным перепонкам, да так сильно, что Фомин поморщился. Он уже почти добежал до автомобиля, когда водитель попытался встать. На этом попытка закончилась — грохот выстрела, голова дергается, на лбу появляется такая же дырочка. Вот только позади головы рыжеватого рязанца рвануло фонтанчиком затылок, и ошметки крови заляпали на девчонке сероватый плащ.

И только сейчас чекист опомнился и выхватил из кармана куртки наган. Но это всем показалось, что Мойзес мгновенно достал револьвер — Фомин видел только медленное движение руки, как тяжелобольной тянется к стакану воды. Тянется, а коснуться не может.

Он сдавил кисть чекиста и рванул его на себя. Наган выпал на землю, а Мойзес истошно завопил. Крик тут же прервался — тыльной стороной ладони, Фомин осторожно ударил того по губам, боясь нечаянно убить столь ценного языка. Крик мгновенно захлебнулся разбитыми в кровь губами, а Мойзес превратился в тряпичную куклу.

И тут дар ушел, словно завод окончился. Силы покинули, он свалился рядом с Мойзесом, ощущая всем телом ватную набивку каждой мышцы. А память тут же дала яркую картинку того, последнего, боя, когда он ловил в прицел еле ползущие тридцатьчетверки и автомашины колонны, и ему казалось, что Путт слишком медленно заталкивает снаряды в казенник пушки. Потом, правда, выяснилось, что сам бой шел только несколько минут, а они израсходовали больше половины боекомплекта. И гауптман полчаса отлеживался, полностью обессиленный, не в силах удержать в дрожащих пальцах даже папиросу. Но и сам Фомин тогда чувствовал себя не лучше, сил не было даже пить воду из услужливо протянутой фляжки. И парням пришлось самим поить его. Вот тогда на лицо несчастного Шмакова и была наброшена страшная тень.

— Федотыч, ты что это? Ты нас не пугай! — его тормошили, лили на лицо воду, а он не мог прийти в себя, пребывая в блаженном полусне-полубреду. И лишь резкий запах нашатыря привел Фомина в чувство.

— Как вы? — первым делом спросил он склонившихся над ним танкистов. Те заулыбались и помогли Фомину встать с травы.

— Все в порядке. Но для них хреново закончилось. Мойзес, сукин сын, спеленут, что твой младенец, двух других Шмайсер положил наповал.

— Иначе не мог, Федотыч, они оружие выхватили, — виноватым голосом перебил радист Путта.

— Лады, тогда разговор начнем по душам! — Фомин утвердился на ногах, движением плеч отказался от помощи друзей. Да, они стали ему друзьями, хоть и годились всем скопом в сыновья. И только сейчас он почувствовал, как вновь разливается по телу силушка, прочными становятся мышцы, крепчают ноги. Он взял раскуренную Путтом папиросу и сделал глубокую затяжку.

— А где Попович?

— Девушку в чувство приводит, утешает, — тихо сказал Путт.

Только сейчас Фомин заметил, что у стены сидит давешняя девица, а казак гладит ее по пшеничным длинным волосам. Судя по тому, что плечи девушки ходили ходуном, она плакала. Да уж, потрясение и для мужика немалое, когда чужими мозгами в лицо брызжет.

Фомин вздохнул и подошел к Мойзесу, который лежал рядом на траве и злобно зыркал глазами. Фомин присел около него и пальцами вытащил изо рта кляп — кусок грязной тряпки.

— У меня к вам пара вопросов, любезный…

— И с чего ты взял, ваше высокоблагородие, что я тебе отвечать буду?

— Невежливо старших перебивать, — Фомин опешил от такого обращения, но мгновенно собрался. — Это раз. А во-вторых, с чего это вы взяли, что я высокоблагородие?

— А разве это не так, господин подполковник, — лежащий нагло и победно улыбнулся. Не выглядел он растерянным и побежденным, слишком уверен был в чем-то, пока непонятном для Фомина.

— Под курткой у вас погоны надеты со звездочками, а потому топорщатся, — с видимым превосходством пояснил Мойзес. — По возрасту вы штаб-офицер. А у полковника погон пустой.

— Учитесь, господа. Сыщик Шерлок Холмс у нас в руках, право слово. Дедукция в действии! — Фомин обескураженно почесал пальцем переносицу.

— Вы тут зря интеллектом блещете, милейший, — голос Фомина резанул сталью, — я ведь вас с индукцией познакомлю сейчас, товарищ. Это когда от общего к частному!

— Причем здесь индукция? — Мойзес не договорил, слова были буквально вбиты назад ботинком Шмайсера.

— Барон, где ваши манеры? — Фомин делано поморщился. — Господа, и вы, гауптман тоже, не сочтите за труд, приволоките из дома «гальюнера». И этому, — он кивнул на Мойзеса, — заткните пока рот, а то он слишком много говорит! Пусть помолчит немного!

Мойзесу затолкали тряпку в рот и по знаку Фомина утащили за машину, а через минуту приволокли извивающегося в руках Трифонова. Матроса небрежно бросили на траву и вытащили изо рта кляп.

— Ах вы, гниды червивые! Вы на кого руку подняли, бля…

— Шмайсер, угомони хама! — повинуясь приказу, радист с нескрываемым удовольствием впечатал каблук в гнилую пасть. Матрос хрюкнул и захрипел, глотая кровь и выбитые зубы.

— Если вы, любезный, еще раз скажете что-нибудь непочтительное или грубое, то барон вам отрежет второе ухо. Герр Шмайсер, товарищ согласен слушать вас одним ухом!