Стеклянный человек - Валерий Печейкин

Что тут скажешь? Надеюсь, вы не смогли дочитать этот текст: кто-то забрал у вас книгу, отбросил в сторону, снял с вас одежду. И сказал: «Сегодня мы не идем на мастер-класс «Исторический этикет на театральной сцене» часть вторая…» Сегодня мы… ммм… что ты делаешь… оооммм… боже… боже… ааа… ммм…»

Я живу в районе, где очень много маленьких собачек. Они все время бросаются под ноги, и я очень боюсь их… задеть. Они кажутся хрупкими, как айфон без защитного стекла.

Маленьких собачек я люблю. Я их понимаю, я сам маленький. Но есть и другие собаки. Собачищи.

Накануне вышел из дома: в одной руке мешок с мусором, в другой – коробки из-под пиццы (я выгляжу как старый тиктокер).

Обхожу дом, сворачиваю к мусорным контейнерам. И тут, из темноты – огромный пес. Просто Собака Баскервилей, орет как Трамп. Встает на дыбы, как конь Петра Первого, как ахалтекинец Гурбангулы Бердымухамедова. И рррравгавгав!

Думаю: мне конец, нападение дикого бешеного пса. Но нет, впереди – две тетки, лет 50. Одна идет, машет поводком. «Она просто играет!»

Черт. Я похож на человека, с которым можно играть? Собака, если ты размером больше блока сигарет, то должна быть на поводке. Это во-первых.

Во-вторых, собаку нужно дрессировать: учить отличать старого тиктокера от резиновой игрушки.

В-третьих, лучше завести кота.

Собака в Москве становится жертвой и вместилищем глупости своих хозяев. (Или их доброты и ума.) Потому что собака любит тебя, хозяин, и доверяет. Если ты отпустил ее с поводка, значит, можно. Потому что твой мозг больше, хозяин. Но дело не в размере, а в том, что собака не кот – это ты ее завел и приручил.

«Дал бог зайку, даст и лужайку». Ага. Если же бог дал вам собаку, то в Москве он не дал лужайку – никому. Негде гулять. Собаки считают, что мир – это пустыри и палисадники.

Но как только я разозлился на собак и собачников, бог обратился ко мне. В локальной группе я увидел объявление: кто-то увел старую псину, привязанную возле «Пятерочки». Старую, доверчивую дуру, как и сама хозяйка. Кто увел, куда повел, зачем – неизвестно. Собака исчезла… От взгляда на ее фотографию разрывается сердце. Такая она печальная.

Прошу вас, люди, не спускайте собаку с поводка. Она может быть опасна для людей. Не оставляйте собаку на поводке без замка – люди могут быть опасны для вашей собаки.

И тогда вы сможете до самой смерти целовать ее мокрый нос. И она – ваша.

Случилось накануне. Вышел из центра Вознесенского. Стою, жду автобус М6. Он приедет через три минуты – так написано на табло. Я вижу, что рядом сквер Ислама Каримова – президента страны, где я родился. Памятник в виде арки, в которой стоит Каримов. За ним самаркандская площадь Регистан. Каримов протягивает руку, как бы приглашает подойти и пожать ее. Подхожу, жму. Оборачиваюсь: автобус М6 только что подъехал к остановке.

Бегу! Уф, успел. Нажимаю на кнопку задней двери: она не открывается. Подхожу к центральным дверям: они тут же закрываются. Автобус стоит. Я иду дальше, к дверям передним. Возле окна сидит старуха: мрачное лицо, но не слишком старое. Не в деменции. Она все понимает, поэтому утром надела именно эту вязаную шапку. Светло-гадкую. Старуха смотрит, как я машу руками и кричу: «Пшлста, откройте дверь!» Показываю рукой: водитель, водитель. Старуха поворачивается в сторону шофера, потом ко мне. На ее лице сначала растерянность, затем вдруг – джокондовская улыбка и в конце – торжество. Как в симфонии Малера – Feierlich.

Автобус уезжает. Я остаюсь на автобусной остановке.

Теперь я вижу, что старуха в автобусе вообще одна. Ну, не считая водителя и спящего полутрупа на заднем сиденье. Сейчас она поедет мимо светящегося Кремля, мимо памятника Святому Владимиру, мимо реки. Ей будет тепло и красиво. А мне – холодно.

Я стою и понимаю, что чувствуют они – зумеры. Когда бумеры проезжают мимо в автобусе, полном привилегий. На котором они тоже могут ехать. Но который уехал без них.

Я стою и думаю: а ведь старуха училась в лучшей школе мира – советской. Ведь она изучала старую этику, лучшую на свете. Ведь, ведь, ведь. И как она страдала, когда ей отключили социальную карту. Зато теперь она вмазалась вакциной, чтобы теперь ездить. Одной. От Силикатного завода до Тульского переулка. Ездить, пока Москва не превратится в лептонную пустыню.

Рука моя повисает. Она еще помнит, как стучала по закрытым дверям. А за минуту до этого – пожатие каменной десницы Ислама Каримова. Сейчас рука просто мерзнет. Я убираю ее в карман, как бомжа. Смотрю на табло. Обычно автобус М6 ездит раз в тысячу лет. Но в этот раз он приедет всего через 6 минут. Я иду, чтобы еще раз пожать руку Каримову. Он уже сделал лучшее, что мог сделать. То, чего ждут все зумеры от бумеров.

Бумер умер.

Конечно, я тоже не толерантен. Моя нетолерантность – к курильщикам.

За 13 лет жизни в Москве я видел 1,5 публичного проявления гомосексуальности. И миллион окурков, миллиард кубометров дыма, пять лет перекуров, на которые уходили мои коллеги.

Курение реально убивает. Да, каждый вправе совать в рот что хочет. Но курильщик сует в рот себе, а курите вы вместе. Погуглите, что такое пассивное курение. Или просто вдохните воздух, когда ваши соседи дымят на балконе. Курильщик курит, а окурок кидает всем, дым – всем, перекур – тратит ваше время.

Но самый кринж – это кассы магазинов. Два здоровых мужика в очереди просят сигареты. Один – одни, а другой – другие. Я не знаю, какие именно, потому что в наушниках у меня Лера Ауэрбах. Я только по движению губ могу догадываться, что они привередничают, два кабана. И вот их сигарет нет на кассе. Что делать продавщице? Она, конечно, встает и идет на другую – там их тоже нет. На третью – нет. На четвертую… Продавщица исчезает в чащобе магазина.

[Проклятье!]

Мне хочется крикнуть: мужики, не все ли равно, какое говно курить? Вы, мужики, должны курить веники! Ты куришь «Винстон» синий? Да мне насрать – заказывай по интернету и кури дома. Не тяни очередь. Вы, курильщики, создаете в магазине очереди длинней, чем все гей-парады, вместе взятые.

Реально надоели.

Курильщики – это рассеянная по всему миру нация людей, которым срать на окружающих. Они каждый день выдувают смоляное облако, накидывают гору окурков, озеро плевков, километры очередей.

Курить сегодня – это как разговаривать по громкой связи. Мне плевать, что у вас за разговор. Изобретите наушники для курения. Вы ведь никогда не узнаете, что у меня в наушниках – Валерия Ауэрбах или Валерия Пригожина. Вам это должно быть просто – неизвестно. Вам – что я слушаю. Мне – что вы курите.

А если вы не прекратите, то в следующий раз я включу на кассе Sogno di Stabat Mater. «Вы не могли бы выключить?»