Меня зовут Алекс Кросс - Джеймс Паттерсон

Выскочив из лифта на шестом этаже, я увидел Дженни. Она сидела на краешке стула у дверей реанимационной палаты. Дженни кинулась ко мне и крепко обняла меня.

— Нана в коме, папа. Они даже не знают, проснется ли она.

— Ш-ш-ш, я знаю, знаю. Теперь я здесь. — Дженни заплакала. Она была сильной, но хрупкой. «Как Нана», — подумал я, обнимая ее. — Ты видела ее?

Дженни кивнула.

— Только минуту. Медсестра велела мне ждать здесь.

— Пошли! — Я взял ее за руку. — Думаю, мне без тебя не обойтись.

Бри сидела возле постели Наны в том самом кресле, в котором я спал предыдущей ночью. Она встала и обняла нас.

— Рада, что ты здесь, — прошептала она.

— Что случилось? — спросил я тихо — на случай если Нана слышит.

— У нее отказали почки, Алекс. Сейчас ее держат на диализе и снова дают гидралазин, бета-блокаторы…

Я не понимал, что значат слова Бри. Ноги дрожали, голова кружилась.

Нана очень изменилась, и я не был готов к этому.

Ее опять подключили к аппарату искусственного дыхания, но, так как сделали трахеотомию, воздух попадал прямо в легкие. К носу тянулась трубка для диализа и кормления. Но хуже всего было лицо Наны с заострившимися чертами. К тому же казалось, что ее мучают боли.

Я сел на край постели.

— Это Алекс. Я приехал. Это Алекс, старушка.

У меня было такое чувство, будто нас разделяет толстое стекло. Я говорил с Наной и видел ее, но мои слова не доходили до нее. Большей беспомощности я никогда еще не ощущал. И меня не покидало ужасное предчувствие.

Обычно в чрезвычайных ситуациях я держусь молодцом — и, кстати, этим зарабатываю на жизнь, — но сейчас разваливался на части. Когда Дженни подошла и встала рядом, я даже не вытер слезы.

Это случилось не только с Наной, но с каждым из нас.

И пока мы сидели, глядя на Нану, по ее щеке пробежала слеза.

— Нана! — воскликнули мы все. Но она не ответила и не открыла глаза.

Ничего, кроме одинокой слезы.

В ту ночь я не спал и не отходил, чтобы не мешать сестрам делать все необходимое. Я говорил с Наной. Сначала о том, как мы ее любим и пытаемся помочь. Описывал палату и что в ней происходит.

Но вскоре до меня дошло, что Нане всегда была нужна только правда. Тогда я рассказал ей, как прошел мой день. Именно так мы и прежде разговаривали, не помышляя о том, что нашим разговорам придет конец.

— Сегодня мне пришлось убить одного человека, — признался я.

Казалось бы, обо всем следовало сказать подробнее, однако я умолк, полагая, что именно в этот момент Нана придет в себя.

И в известном смысле это состоялось: мне вспомнилось, как однажды я сделал подобное признание.

— У него была семья, Алекс?

Нана спросила меня об этом прежде всего. Мне было тогда двадцать восемь. Речь шла о вооруженном грабеже в маленьком продуктовом магазинчике на юго-востоке. Когда это случилось, я направлялся домой. Человека того звали Эдди Клеммонс, я запомнил его имя. Тогда в меня стреляли впервые, и я впервые выстрелил, обороняясь.

— Да, — сказал я Нане, — у него была семья. Жена, с которой он не жил, и двое детей.

Я хорошо помню, как стоял в переднем холле на Пятой авеню, еще не сняв пальто. Когда я вошел, Нана несла корзину выстиранного белья, и дело кончилось тем, что мы, сидя на ступеньках лестницы, складывали вещи и говорили о стрельбе. Сначала меня удивило, что она продолжала протягивать мне вещи, чтобы я сложил их. Но потом я сообразил, что моя жизнь войдет в нормальное русло.

«С тобой все будет хорошо, — сказала тогда Нана. — Возможно, не так, как раньше, просто хорошо. Ты ведь полицейский».

Конечно, она была права. Может, именно поэтому мне так хотелось повторить тот разговор, а главное, чтобы Нана произнесла: «Все будет хорошо».

Я поцеловал ее руку и прижал к щеке — все, что угодно, только быть ближе.

— Все будет хорошо, Нана, — сказал я.

Но я не знал, правда ли это и кому я пытаюсь соврать.

Я проснулся от того, что меня трясли за плечо, и кто-то шептал на ухо:

— Пора на работу, милый. Тиа уже пришла.

Тетя Тиа поставила свою большую сумку с вязанием к моим ногам. Я много раз засыпал и просыпался среди ночи. Странно было здесь находиться, без реального ощущения времени, без окон, рядом с больной Наной.

Этим утром она выглядела так же. Не знаю, хорошо это или плохо.

— Я дождусь утреннего обхода, — сказал я Тиа.

— Нет, милый, иди. — Она потянула меня за руку, чтобы заставить подняться. — Здесь мало места для двоих. Так что иди с Богом. Когда вернешься, расскажешь все Нане, как всегда.

Она вытянула из сумки вязание на больших деревянных спицах, а я заметил там термос и газету «USA Today». Тиа быстро приспособилась, и я вспомнил, как болел мой дядя, а затем ее младшая сестра Анна. Моя тетя стала почти профессиональной сиделкой по уходу за тяжелобольными и умирающими.

— Я хотела принести тебе что-нибудь Дэвида Уайта, ты любишь его, — сказала она, и я решил, что Тиа говорит со мной. — Но потом, опасаясь, что ты рассердишься, купила газету. Знаешь, строительство статуи для мемориала доктора Кинга передают Китаю? Представляешь, Регина?

Тиа — не сентиментальная, но отчасти святая. Я знал, она никогда не допустит, чтобы Нана — пусть даже в коме — увидела, как она плачет. Я наклонился и поцеловал Тиа, потом Нану.

— Пока, Тиа, пока, Нана. Увидимся позже.

Тетя продолжала болтать, но я услышал ответ Наны. Еще одно воспоминание!

«Будь добрым, — сказала она. — И будь осторожен».

Сейчас мне вряд ли что-то угрожает. Формально я нахожусь в административном отпуске после вчерашней перестрелки. Старший инспектор Дэвис ограничил мой отпуск двумя днями, но даже этого я не мог себе позволить. Мне нужно поговорить с Тони Николсоном и Марой Келли. Немедленно! Поэтому я попросил, чтобы Сэмпсон вызвал их к себе. Я же просто присоединюсь: еще одни глаза и уши.

Пункт предварительного заключения находится в старом кирпичном здании в тупике Милл-роуд.

Именно здесь держали Закарию Муссауи, пока не перевели в ультрамодерновую тюрьму во Флоренсе, Колорадо. По странному совпадению, она стала последним известным местом пребывания серийного убийцы Кайла Крейга. Его дело я так и не закончил, а им следовало бы заняться, когда найдется время. Удивительно, насколько узким кажется мир крупных преступлений, когда надолго погружаешься в него. При мысли о Кайле Крейге все во мне переворачивалось.