Джентльмены - Клас Эстергрен

Генри позвал Лео и Вернера, объявив, что у него есть кое-что поинтереснее мертвых кошек. Но оторвав взгляд от лупы микроскопа, он обнаружил, что кроме него в тайной лаборатории никого нет. Лео и Вернер сбежали. Они так и не увидели выдающейся находки Генри-первооткрывателя.

Грета, разумеется, так и не узнала, откуда в центрифуге взялись черные волоски. Генри не был молчуном, но справедливо счел, что на долю матери хватило смертей и страданий, и не стал тревожить ее понапрасну.

Я же услышал эту историю спустя двадцать лет, как и многое другое из того, что мне известно о Лео. Я вижу все глазами Генри, с его точки зрения, ибо Лео был истинный молчальник. Говорил он очень необычно. Лео говорил солнечно, посасывая слова как леденцы, прежде чем выпустить их изо рта. Он обращался со словами, как маленький ребенок, который, увидев комок жевачки на тротуаре, подцепляет его палочкой от мороженого, задумчиво жует и выплевывает, возродив из останков массы прежний вкус. Лео говорил нечасто, и чтобы выслушать его до конца, требовалось терпение. Это я понял уже в тот самый первый вечер, когда он возник на «гусином ужине» в подвале. Я решил, что дело в его нездоровом отношении к языку и словам вообще.

Вряд ли кто-либо, кроме самого узкого круга посвященных, помнит Лео Моргана в наши дни. Он так и не достиг славы Эверта Тоба, хотя в молодости был головокружительно близок к Снуддасу.

Память библиотек, не столь короткая, как человеческая, хранит три книги Лео. За дебютом («Гербарий», 1962) последовали сборники «Лжесвященные коровы» (1967), а также «Фасадный альпинизм и другие хобби» (1970).

Три толстых сборника, опубликованных через относительно небольшие промежутки времени, могли бы сделать поэту имя, известное не только узкому кругу посвященных, но Лео был не из тех, кто рекламировал свое творчество, кто протискивался вперед на «правильных» вечеринках или был на короткой ноге с «правильными» критиками. Есть много примеров того, как подобные отшельники и аутсайдеры добивались успеха, но, к сожалению, примеров противоположных гораздо больше.

Некоторые соотечественники, возможно, помнят вундеркинда Лео Моргана, который читал свои стихи в программе «Уголок Хиланда». Вероятно, это было в шестьдесят втором году, так как Генри утверждает, что смотрел программу, когда служил в армии, и был ужасно горд. Неизвестно, кто «открыл» Лео, но на тот момент у него, четырнадцатилетнего, уже вышел первый сборник «Гербарий», благодаря которому в Лео увидели молодое дарование. Многие критики были изумлены тем, что из-под пера подростка выходят такие непринужденные и приятные рифмы: Лео, как и многие «любители», упрямо писал рифмованные стихи. Никакой распущенности модернизма. Один из критиков даже писал о столь же наивном Рембо, не проводя, впрочем, четких параллелей; возможно, это было преувеличением, пусть в «Гербарии» и содержалось нечто, что за неимением лучшего определения называли гениальным. Возможно, дело было в каких-то ошибках, смещениях, двусмысленностях, которые содержались во многих стихотворениях и будили в читателе неуверенность и сомнения. Было неясно, правильно ли мальчик понимает оттенки значений слов.

Как бы то ни было, отзывы критиков были исполнены доброжелательности, и, возможно, именно похвалы рецензентов вкупе с необычайно юным возрастом заинтересовали Хиланда и его «Уголок» до такой степени, что Лео пригласили читать стихи в телепередаче. На телевидении всегда любили вундеркиндов.

На репетициях перед выступлением Лео и вел себя идеально: причесанный и аккуратный, он был учтив и, может быть, чуть высокомерен. Но сотрудники студии был терпимы и заботились о самородке, представив его Лиль-Бабс, Лассе Лёндалю и Гуннару Виклюнду. Их автографы Лео спрятал в бумажник, за бакелитовую расческу.

Но вечером, когда настал черед Лео выходить на сцену, когда Леннарт Хиланд выкрикнул его имя, представив скороспелый талант как сына Барона Джаза, популярного пианиста, желанного гостя в каждом выпуске «Уголка», мальчик затрясся. Бодрый ассистент в белом халате и с огромными зубами похлопал его по спине, пожелал удачи. И вот Лео оказался на сцене, ослепленный прожекторами, с дрожью в коленях и сухостью во рту. Грета сидела где-то среди зрителей, а остальные несколько миллионов людей смотрели на экраны у себя дома: Вернер, одноклассники, учителя и прочие знакомые именно в это мгновение смотрели именно на него. Лео не мог разобрать ни слова из того, что плел дядя Хиланд, сидя в своем кресле: он что-то говорил, кивал, публика взрывалась хохотом — наверняка, смеялись над Лео — и когда он уже собрался начать читать, вдруг появился тот тип в ящике, и публика снова взорвалась. Потом все стихло, тележки с камерами поехали, и Лео понял, что пора начинать. Он взял книгу дрожащими руками, пролистал пару раз, словно видел ее впервые или отыскивал слово в словаре. Публика не заметила, как нервничал маленький Лео: на следующий день в газетах писали об «элегантных паузах Лео Моргана», о его «непостижимой сценической манере» — и в конце концов он стал читать стихотворение «Так много цветов».

Я выбрал лучшие, на мой взгляд, строфы из этой длинной и неровной баллады.

Так много цветов я собрал,

Что не счесть.

Ими блистал июнь —

Пора ярчайшего кокетства.

Прекраснейшие цветы

Цветут бесконечно долго.

Ярчайшая красота

Всегда одинока.

Так много цветов я дарил Тем, кто хранит их,

Друзьям детства —

Этой жестокой поры,

Прекраснейшие цветы…

Так много песен сложил я

Тем, кто поет,

Но не осталось никого

Из той поры —

Поры банальностей.

Тема находит развитие в продолжении стихотворения, равно как и в других текстах сборника. Мы слышим восхваление цветов, прославление природы, но это лишь видимость. Среди пышноцветных строк скрывается представление о Художнике, хранящем природу, указывающем людям на красоту мира. Юный Лео Морган говорит о том, что переживания должны трансформироваться, перевоплощаться в словах Художника, чтобы человек смог увидеть скрывающуюся за ними действительность. Цитата, которую приписывают Ницше, несомненно, знакома образованному читателю: «Искусство не есть имитация природы, но ее метафизическое дополнение, превосходящее природу и преодолевающее ее…» Сложно себе представить, что эти слова были знакомы юному Моргану, но интуитивно он наверняка понимал, что речь идет о преодолении — ему предстояло преодолеть самого себя.

Сквозная тема сборника — засушенные растения, гербарий, который мальчик собрал во время долгих прогулок с сумкой натуралиста по цветущим лугам ранними утренними часами в июне, «в пору ярчайшего кокетства», когда цветы краше всего, а роса все еще хранит яркость и свежесть земли и цветов. Но более всего поэт наслаждается красотой природы, засушив растения под прессом и поместив в гербарий, систематизированный по Линнею, с подробными описаниями.

Жизнь достигает наивысшей красоты, высушенная и сжатая до бледного и хрупкого знака на грубой бумаге. Лишь оказавшись в гербарии, жизнь обретает смысл и значение, занесенная в каталоги и зарегистрированная в виде слов, — растения стали знаками, каллиграфией, как буквы.