Буря слов - Яна Демидович

у каждого был собственный почерк.

Ниньо-451 качает головой.

Глупые… Это потом, по воле Творца, наступило время Порядка. Бумаги запретили, всё важное перевели в формат «Цифра», и народ получил единый, красивый, чёрный-пречёрный шрифт.

Ведь это и правда красиво, когда никто не выделяется!

Все красивы. И все при этом равны. Все пишут одинаково, ни у кого нет обиды, что один-де пишет с вензельками, а другой, дурачок, карябает, словно курица лапкой… И танцуют все одинаково, и ни капельки это не скучно – не зря ли Творец каждый месяц придумывает новую Данзу?! И книги электронные по сходным образцам печатают – умница-Творец шаблоны утвердил, вот и бери, комбинируй их как тебе хочется! Картины по Эталонам создают. Живут, одеваются и называются просто и без прикрас. Никто не выделяется, никто никому не завидует, никто…

Ладонь сжимается, всё ещё чувствуя в себе лёгкую, незримую бумажку-тряпочку. Тогда, прежде чем Па сбил гадость с его руки, Ниньо-451 успел-таки разглядеть на ней слово. Короткое и резкое, как восклицательный знак.

М. А. Г.

Маг.

Раньше магами звали кудесников, что заправляли погодой. Стреляли молниями, насылали на добрых горожан чумную болезнь и умели много чего ещё… Все они остались в уничтоженных, сказочных книгах времён Хаоса. Так говорил Па. В сказках ниньосов поколения Порядка для магов больше не было места.

И всё же…

Ниньо-451 взмахивает пальцами, точно посылая в полёт мусор. Делает робкий шажок к окну.

Один маг в их Городе был.

В глазах-блюдцах отражается далёкий Чёрный куб, парящий над Городом на гигантском шпиле. Ниньо-451 невольно сглатывает. Затем ухмыляется – выходит натужно, криво.

– Дурак он. Сам виноват. Приспичило выделяться!

Больше не думая, Ниньо-451 подхватывает планшет и бежит.

***

В этом уголке Парка тихо, томно. Серый кафтанчик с надписью «451» скинут на траву; зелёные щетинки, подстриженные до идеальной ровности, легонько покалывают голые руки. Ниньо-451 лежит на пузе, вперившись в голограмму. Плод его трудов, трёхмерный рисунок, висит над планшетом и медленно кружится в воздухе, сияя во всей красе.

Круги, линии… Волны и треугольники… Совершенная, гениальная простота. Прищурь глаза – и не отличишь от Эталона. Подумав так, Ниньо-451 старательно прикрывает веки, предвкушая завтрашнюю похвалу Творца. Почти слышит его глубокий, грудной голос:

«Молодец, ниньо… Молоде…»

Смешок. Резкий, будто атака пчелы.

Осоловелый покой исчезает. Ниньо-451 распахивает глаза, приподнимается на локтях…

…Да так и застывает в неудобной позе.

Совсем рядом, у гладкой сферы валуна, – незнакомая нинья. Старше едва ли на годик. Рот широкий, жабий; худющие кулаки подпирают бока. Но не это странно, это всё ерунда.

В желудок Ниньо-451, прямо из горла, проваливается слизистый комочек. Во рту становится сухо и горячо.

На ней не видно номера. На ней не юбка, а штаны.

Нарушение двух Правил для ниньосов. Разом!..

Словно прочитав его мысли, безномерная лыбится ещё гаже. Достаёт из кармана фантастический, кроваво-красный флор на стебельке и, сунув его за правое ухо, вразвалочку идёт вперёд.

– Ола, Глазастик, – приветствует она.

Подойдя, нагло заглядывает прямо в экран планшета. Затем плюхается около оторопевшего Ниньо-451, скрещивает ноги. И деловито наклоняется к нему, вытягивая подбородок остриём.

– Твой папаша – Критик, да?

«Па-па-ша?.. Он ведь Па!», – мысленно возмущается Ниньо-451, но язык не поспевает за мыслью, спрашивая совсем не то, что надо:

– Что… Что это за флор такой?

Нинья вытягивает багровый флор вместе с волосками. Отрывает один лепесток и молча суёт ему под нос – на, мол, нюхай.

Густой, дурманящий, ни на что не похожий запах. Такой, что кругом идёт голова.

Но отодвигаться почему-то не хочется.

– Это роза. Настоящая, – нежданно улыбается нинья. – Сорт – «Алая гроза». А я –Розамунда.

– Но… но… – булькает Ниньо-451 и, пересилив себя, немного отползает в сторону. – Какая ещё Розамунда? Ведь это… Нет, так нельзя! Ты же нинья, только без…

Фыркнув так, что из носа едва не вылетела сопля, Розамунда начинает вещать нечто совершенно невообразимое:

– Я девочка. А ты – мальчик. Мы дети, понимаешь? Не какие-то там приветствия-прощания, роботы-шмоботы. И у нас должны быть нормальные имена. Не обозначения. А то Нинья-116, Нинья-116… Вот ведь чушь несусветная!.. Глазастик, всяких ниньосов придумали для унификации. Чтоб говорить легче было, – и добавляет, оскалив мелкие, точно зёрнышки кукурузы, клыки: – Это всё чёртов Творец, его подлая выдумка!

Ниньо-451 чувствует, как щёки стремительно холодеют. Кровь сходит с лица, глаза начинают лихорадочную беготню. Чужая нинья видит это. Довольно щурится.

– Ну, понял, с кем связался?

– Я…

Слова толкаются, скручиваются узлом в районе кадыка.

Подобрать планшет, рывком встать, найти любого Критика…

Мысль материализуется без всякой натуги. Невдалеке вырастает фигура, одетая во всепоглощающий чёрный, прикладывает ладонь к глазам – и сумасшедшая нинья вскакивает с удивительно-радостным, а вовсе не испуганным видом.

– Аста, Глазастик! Ещё увидимся! – хохочет она напоследок…

…И начинает плясать.

Совершенно дикую, непонятную Данзу: выкидывая невероятные коленца, вертя задом в штанах Критику напоказ.

Ниньо-451 видит, как учуяв нарушителя Порядка, чёрный человек срывается с места. И тут нинья подпрыгивает вплотную, кружась, чуть задирает рукав – и расширенные глаза успевают разглядеть слово «МАГ» на тонкой, будто плёнка от яйца, коже.

Ниньо-451 издаёт полувздох-полувсхлип. А потом нинья касается пальцем своих губ и убегает, обронив лепесток розы.

***

– …Что это была за нинья? Четыре-пять-один, она говорила тебе свой номер? Она хоть что-нибудь говорила?.. Четыре…

Ниньо-451 поднимает на коллегу отца спокойный, лишь чуточку задумчивый взгляд. После – тихонько выдыхает:

– Нет, сеньо. Ни-че-го…

Кулак правой руки зажат крепко-крепко.

***

Тюк! Стук! Тыкр-р-р-рчт! – россыпь камешков прямо в стекло.

Ниньо-451 вздрагивает, выныривая из тёплой дремоты. Нервно суёт пахучий лепесток под матрац и встаёт – напряжённый, будто маленькая струна.

Голые ноги неслышно ступают по холодному полу, шея опасливо тянется к окну. И вот стекло уже белеет от облачка пара. За ним, во дворе – знакомые глаза и лягушкин, от уха до уха, рот.

– Ола, Глазастик! – шепчут дрожащие губы. – Открой!

…Она? Здесь? Выходит, следила!

С той стороны в окно врезается нетерпеливый кулачок.

– Ну же!

Сомнение – первая секунда. Вторая – открытое окно.

Нинья-Розамунда подтягивается, с пыхтением перекатывается через подоконник – благо первый этаж, не высоко. Мелькают ноги – белые, с лёгкой синевой, как у мороженой курицы. Ниньо-451 не успевает удивиться юбке: Розамунда деловито запечатывает окно, вдарив по кнопке крохотным кулаком. Шагает вплотную, чтобы ловко зажать в кольце тоненьких рук. Прижимается к его щеке лицом.

– Не сдал. А ведь мог. Спаси-и-и-ибо…

От неё пахнет розой и чем-то ещё. Чем-то сладким. Более сладким, чем лакричные леденцы, что давали им в