Зона ужаса - Михаил Парфенов

– Кранты губерским… мост рухнул… завалило… – утирая слезы сквозь смех, говорил Штырь. – Дорогу-то перед Войной… к поместью… дорогу новую отгрохал, сука, а на мосту… ха… сэкономил!

Таким я его и запомнил навсегда, Штыря. Высоким, как жердь, тощим, похожим на огородное пугало уродцем, скалящим гнилые зубы на фоне багровых рассветных туч. Взорвалась хлопушка – и полы старенькой ветровки распахнулись. Талисман, с которым Штырь никогда не расставался, его книга вылетела оттуда, запестрев страницами, как голубь какой-нибудь голубиными своими крыльями. А на голой костлявой груди появилась дыра выходного отверстия размером с ладонь. Штырь подлетел вверх словно в очередном прыжке, на секунду будто завис в воздухе с широко разведенными руками… а потом упал и больше уже не поднимался.

Нет, умер он не сразу. Такие люди, как Штырь, сразу концы не отдают, даже если пробитые насквозь легкие и развороченные ребра не оставляют шансов на жизнь. Губер, видно, той же породы оказался, раз, умирая, сумел шандарахнуть со дна оврага по нему. Когда я с помощью Янки подошел к Штырю, тот хрипел, кровь пузырилась алой пеной на тонких белых губах, и с каждым мучительным вздохом бурые капли взлетали и падали, россыпью опадая на лицо и даже на покрытый болезненными пятнами плешивый затылок. Он пытался что-то сказать, но был слишком слаб, так что мне пришлось прижать ухо к его рту, чтобы разобрать слова.

– Книгу сыну… читать будешь. Как сказки. Вот они для чего… книги-то… Чтобы людей растить.

Не знаю, почему он решил, что у нас с Янкой именно сын родится. Но, как выяснилось спустя пять месяцев, Штырь угадал.

Мне кажется, он говорил еще что-то, хотя разобрать уже было сложно. Про то, что Царь Голод не вечен. Про то, что конец одного пути – это всего лишь начало другого, нового. Он смотрел вдаль, будто бы снова, по обыкновению, впадал в транс, только вместо слюны из распахнутого рта хлынула черная кровь. Потом его зрачки закатились, но тело продолжало трясти мелкой дрожью в агонии. Тогда я закрыл ему глаза, опустив лишенные волос веки, поднял с земли выроненный им кусок арматуры – и добил, чтобы не мучился.

Так вот и умер Ванька Штырлов, бывший учитель русского языка и литературы…

Стоит ли говорить о том, что с нами – мной, Янкой и другими – было дальше? Штыря схоронили в той самой воронке от снаряда, вместе с останками девочки. За бетонными стенами губерского имения нашли запасы солярки, рабочий генератор, оружие, пару ящиков самогона и много законсервированных припасов. Василич наш оказался заядлый огородник, так что на пару с женой облюбовал теплицы, ну и нас, молодежь, стал учить, как и что.

Жизнь, если так можно выразиться, наладилась. Янка родила. Сына назвали Иваном. В будущее стали смотреть… ну да, с надеждой.

Правда, незримый хронометр у меня в голове все еще щелкает. Но все реже и, в основном, по ночам. И люди иногда еще говорят во сне с Ним. Почему так? Не знаю. Возможно, причина этих ночных кошмаров в том, что мы сделали с Губером и его бригадой.

Мясо их было сочным, сладким. Янке понравилось.

Тэк-с.

В половине восьмого утра Артем чувствовал себя отвратительно ровно в той мере, чтобы словечко «дедлайн» заиграло для него всеми возможными смыслами. Линия смерти? Определенно, он находился где-то совсем рядом.

Проснулся поздно – не по будильнику даже, по нужде. Мобила провела ночь в отключке, как и он сам, а для зарядного устройства дедлайн уже наступил, поскольку кто-то вчера, похоже, наступил на сам адаптер. По черному корпусу расползлась широкая зигзагообразная трещина, от которой пахло как от задымившего на той неделе старенького монитора. Артем не помнил, что конкретно случилось с зарядкой, но он вообще плохо помнил это вчера, все, что с ним происходило после третьего бокала «Лонг-Айленда» и пятого страйка. Или, наоборот, пятого коктейля и третьего захода на дорожку. В памяти отложилось главное: платил за все старший менеджер Олег. Пришлый новичок, умудрившийся месяц назад занять кресло и должность, на которые вообще-то претендовал сам Артем. Тому же мудиле… Тому же славному парню, своему в доску чуваку Олегу (Олегу Сергеевичу в рабочее время. Ну вы ж понимаете, девочки, не мне вам объяснять. Субординация и все такое, сечешь, Темыч, ага?), держать ответ перед руководством уже в понедельник, и Артем не сомневался, кого именно менеджер выставит крайним в случае срыва сроков.

Не забудь сдать проект, Темыч, ага? Время капает. Ну ты же можешь поработать пару часов в выходные?.. Можешь-можешь, дружище, я в тебя верю! Ты позвони мне завтра из офиса. Позвони мне в восемь, ага?

Проблема была в том, что – и это, скорее всего, понимали они оба, – когда речь идет о дизайне вебсайта для крупной госкорпорации, два часа работы запросто превращаются в шесть, восемь, двенадцать часов. Особенно если у дизайнера голова тяжелая и неповоротливая, как шар для боулинга. Артем с радостью бы высверлил сейчас в этом шаре несколько дыр, чтобы слегка проветрить мозги. С еще большим удовольствием он бы проделал эту операцию на черепе милейшего Олегсергеича. По крайней мере тогда дедлайн наступил бы для них обоих.

Утренние полчаса на велотренажере, естественно, отменялись. Принять душ он тоже не успевал, поэтому лишь пару раз сбрызнул чуть теплой водой из крана лицо. Помогло не очень. Глаза слипались (сколько он спал – два, три часа?.. чертов боулинг, чертов, мать его, Олег-ага-сергеич), в ушах гудело. Зубы почистил на скорую руку, во рту остался кислый привкус чего-то перебродившего, вполне возможно – вчерашнего пьяного полуночного ужина.

Джинсы… куртка… кеды… Ключи – карман… Бумажник – карман… Дверь. Короткий спуск, подъезд, остановка – ждать… Прислонившись затылком к объявлению на столбе (нарезанные для отрыва полоски ласкали шею нежно, как мягкие бумажные пальцы), Артем едва не уснул опять. А когда, встряхнувшись, полез за пазуху, вспомнил, что забыл сигареты дома, в ванной на раковине.

«Твою мать», – подумал он.

Низкорослая, фигурой подобная губке Бобу из интернет-мемасов старуха в грязно-синем плаще посмотрела на Артема сердито, будто мысли читала. Откуда только берутся такие плащи на любой остановке в любое время суток?.. Носительницы морали, черт бы их подрал, ни свет ни заря караулят, как в деревнях своих попривыкли. Как у них говорят, «с первыми петухами» влечет подобных бабушек на рынки, дачи, огороды. Вон и авоська из кармана торчит. Где уж тебе, кошелка, понять молодого, которому в субботу спозаранку да на постылую работу – ах как влом…

Вообще, остановка почти пустовала. Помимо Артема и бабки еще только мальчишка-подросток с рюкзаком за плечами и нитками наушников, концы которых скрывались за ободом вязаной шапочки. Этот на других внимания не обращал в принципе, ушел в себя, в музыку свою. Что он там сейчас слушает? Дай бог «Нирвану», а не очередного бездарного рэпера из подворотни.

По дальней полосе проехала малиновая «девятка». За ней полз грузный мусоровоз, мерцая желтыми огнями габариток из-под кузова. Октябрьский утренний морозец начинал проникать под куртку, щекотал за ушами. Солнышко вроде бы и встало, поднялось уже над крышами, а вроде и нет еще, не проснулось будто, потягивалось, оттого и свет блеклый, как через салфетку просеянный, расплескавшийся. По-осеннему свежий воздух пах озоном. И время в нем застыло, залипнув мухой в янтарной с багровыми отблесками капле. Клонило в сон.