Слишком личное - Наталья Костина

Несмотря на вышеперечисленные достоинства, которых с лихвой хватило бы не одной обыкновенной женщине, Ариадна Казимировна была, безусловно, скромна, со своими суждениями, как это делали жены некоторых их общих знакомых, в серьезные мужские разговоры не встревала и всегда так безукоризненно одевалась, что это заменяло ей высшее образование. Впрочем, вскоре Сергей Аристархович был приятно удивлен и начитанностью своей второй супруги, и той неподдельной страстью, с какой она принялась восполнять пробелы в своем деревенском образовании.

Однако, согласно учению вождя всех народов, классовая борьба обострялась, и в Москве становилось все горячее. Предстояло или съесть самому, или быть съеденным, что в результате означало только одно: тебя все равно уберут, не сегодня, так завтра, в крайнем случае – послезавтра. Ожидание было мучительным, и Аристарх Сергеевич понимал – нужно снова уходить в сторону; слишком уж заманчивой для соперников была крупная неподвижная мишень. И когда подвернулась должность в Крыму – с точки зрения иных карьеристов, проигрышная в сравнении с его теперешним положением в столице, – он ухватился за нее с радостью. Во-первых, Крым давно притягивал его, ему нравились и море, и горы, и мягкий климат. Однако более всего его волновало ощущение того, что теперь он приедет туда полновластным хозяином и наконец-то обретет, быть может, вместо казенной безликой квартиры свой собственный дом, взлелеянный им в мечтах.

* * *

Телефон неожиданно разразился канканом, и она поморщилась – угораздило же поставить такое! И, главное, сама. Когда она выздоравливала, руки так и чесались сделать что-нибудь, хотя бы поставить новую мелодию на телефон. Давно пора сменить ее на что-нибудь более пристойное. Набор цифр на дисплее был тот же, что и утром, – совершенно незнакомый.

– Да! Я вас слушаю, – проговорила она.

Обед был только что благополучно съеден, а после обеда ей полагался стакан апельсинового сока. Он был полезен для здоровья – так считала ее мама, и Катя была с ней полностью солидарна.

– Катю можно? – осторожно спросили в трубке.

Она быстро допила сок и сдавленным голосом повторила:

– Я вас слушаю…

– Катя?

– Это я.

– Я вас не узнал сначала. Как вы себя чувствуете?

Она-то узнала его сразу. Этот голос она не спутала бы ни с каким другим. Но сейчас?! Здесь?! В ее пластиковой телефонной трубке?! И он еще спрашивает, как она себя чувствует!

– Я себя прекрасно чувствую, Тимур Отарович, – пролепетала она.

– Голова не болит?

– Нет…

– А общее состояние?

– Все хорошо…

– А чем вы занимаетесь?

– Хожу, ем, сплю… – Она несколько растерялась. Помолчала и добавила: – Плаваю даже… – Хотя «плаваю» было явным преувеличением.

– Вот и прекрасно, – обрадовался ее собеседник, бывший лечащий врач бывшей больной Екатерины Александровны Скрипковской. – Вы сегодня вечером ничего не делаете?

– Ничего…

– Тогда я бы хотел… Можно вас куда-нибудь пригласить, Катя?

У нее закружилась голова. Если бы об этом узнал ее бывший лечащий врач, то он бы, наверное, очень обеспокоился. Однако он был далеко, ужасно далеко! И он хотел ее сегодня пригласить на свидание! В первый раз за все время отпуска она пожалела, что этот чертов отдых еще не закончился.

– Я сейчас… Я сегодня не могу.

– Вы заняты? Простите…

– Нет! Я не занята, – поспешила пояснить она. – Я сейчас в другом городе… На море… Это возле Ялты, – почему-то виноватым тоном произнесла она.

– Очень жаль. – Казалось, он действительно был разочарован таким ее удалением. – Как жаль… А когда вы вернетесь, можно будет вам позвонить? И пригласить куда-нибудь?

У нее даже пропал голос. Срываясь в фистулу, она просвистела:

– Да. Конечно.

– Тогда до встречи, – сказали на том конце, и, растерявшись, она только и смогла повторить:

– Да. Конечно…

Телефон так нагрелся в ее руке, что, когда она зачем-то прижала его к своей щеке, он показался ей очень горячим. Она удивленно на него взглянула, не испортился ли? И провела по гладкому пластмассовому боку пальцем с по-детски остриженным ногтем. Телефон этот, подарок ее родного коллектива, о котором утром она думала, что хорошо бы к нему присоединиться, никак не должен был сломаться. Во-первых, несмотря на канкан, это был очень хороший телефон, а во-вторых… Во-вторых, с этим телефоном теперь был связан человек, о котором она думала в последнее время так непозволительно часто. И мечтала как раз именно о том, как хорошо было бы, если бы они вдвоем… когда-нибудь… где-нибудь… Мысли материальны, она давно об этом догадывалась, – но получить такое внезапное и наглядное тому подтверждение!

– Кать, на море пойдем?

– Что?

– Я говорю, на море пойдем вечером или как?

Ирина Сергеевна возникла в комнате совершенно бесшумно и незаметно. Катя вдруг покраснела до корней волос, как будто мать подслушала ее разговор, в котором не было ничего крамольного, или, не дай бог, ее сумбурные мысли, которых она и сама опасалась. Ирина Сергеевна мгновенно заметила перемену, но восприняла это по-своему:

– У тебя голова болит!

– Нет, не болит, – удивилась та.

– Значит, кружится. Ты сегодня на солнце лежала!

– Нигде я не лежала. Я вообще в саду спала, – оправдывалась дочь.

– А что ты такая красная?

– Не знаю. Объелась, наверное, – попыталась отшутиться Катя. – Ты же меня кормишь, как на убой!

– Ладно… Посмотрим… – Ирина Сергеевна еще пребывала в полном убеждении, что ее водят за нос. Она подошла к дочери и пощупала у нее лоб. Лоб был гладкий и совсем не горячий. Она рассмеялась и поцеловала его. – В самом деле ничего… А я было подумала… Так на море пойдем?

* * *

Море, море… Впервые она увидела море только в сорок лет – именно здесь, неподалеку, когда поехала отдыхать по случайно доставшейся путевке. Увидела – и поняла, что пропала. Она полюбила это бесконечное плещущееся пространство, полюбила так, как можно любить, пожалуй, только живое существо. После той потери, что она перенесла, сердце ее долго оставалось пустым, а природа, как известно, не терпит пустоты… Оно было живое, живее некуда – и менялось каждый день, каждый час. Оно двигалось, и вздыхало, и существовало с ней рядом совсем как одушевленное, близкое существо. Ей даже казалось, что она слышит не только шум его дыхания и движения, но даже стук его сердца! Оно просыпалось, и сердилось, и радовалось, и разговаривало с ней…

Теперь всеми правдами и неправдами она каждый год старалась выбраться сюда – хотя бы на пару недель, если не получалось на более долгий срок. И перед этими поездками она всякий раз трепетала, как перед первым свиданием. Обычно, когда переезжали перевал и троллейбус, следующий по маршруту Симферополь – Ялта, начинал спускаться вниз, к морю, сердце ее билось чаще, щеки розовели и ожидание того, когда же оно – далекое, сиренево-призрачное, всегда окутанное дымкой – наконец покажется, становилось нестерпимым.