Бизнес-ланч у Минотавра - Антон Леонтьев

Больше ей делать здесь было нечего.

Как и в ее родном городе.

– Вы что, знаете, сколько это стоит? И вообще, это имущество редакции, мне его под расписку выдали! Главный мне теперь голову оторвет!

Повернувшись, Лера совершенно спокойно заметила:

– Если не замолчите и не оставите меня в покое, то голову вам оторву я. Здесь и сейчас. Не забывайте, я ведь дочка маньяка!

Крики столичного репортера тотчас смолкли.

* * *

Спрятав обе пачки денег в сумочку, Лера двинулась к кустам, за которыми располагалась дорога.

И заметила, что по той нескончаемой вереницей течет людской поток, впереди которого ехала грузовая машина, на которой покоился обитый красным бархатом гроб.

Раздавалась заунывная бравурная траурная музыка, кто-то плакал.

Ну, так и есть, это была многолюдная похоронная процессия, провожавшая в последний путь Лариску, ее лучшую подругу, которую должны были похоронить на соседнем Новом кладбище.

Лариска, с которой она так и не простилась – и которую, по всеобщему убеждению, убил ее отец.

Как и трех других девушек тоже.

До Леры донеслись стенания уже далеко не самой трезвой женщины:

– Кровиночка моя, почто ты меня покинула? На кого ты нас с папкой оставила?

Это изливала свою проспиртованную душу мать Лариски, которая, как знала Лера, была к дочери равнодушна и в глаза заявляла той, что пора и честь знать и что надо удачно выскочить замуж и слезть с ее хребта.

Не исключено, что поэтому Лариска и положила глаз на ее отца.

А может, они в самом деле любили друг друга – кто знает?

Теперь никто не мог дать ответ на этот вопрос: и отец, и Лариска были мертвы, после смерти разделенные дорогой между Старым и Новым кладбищем.

Мужской голос пробасил:

– Дочку у нас забрали! Такая умница была, такая красавица…

Это был отчим Лариски, который ее люто ненавидел, нещадно бил и, кажется, даже пытался приставать.

Лариска не была ни умницей, ни красавицей, но она была ее лучшей подругой, причем подругой, которую она любила и которая стала жертвой убийства.

Убийства, совершенного, по мнению всего города, ее отцом.

Понимая, что выходить со Старого кладбища сейчас – смерти подобно, потому что, не исключено, некоторые особо рьяные, далеко не трезвые участники похоронной процессии ее действительно растопчут, ее, дочку маньяка, Лера затаилась за старыми надгробиями и прикрывавшими их высокими кустами, наблюдая за теми, кто шел по дороге и попадал в ее поле зрения.

Да, по мнению всего города, отец был убийцей – но вот Лариска, несмотря на тяжесть улик, знала, что это не так.

Знала – и все тут.

Но если не отец, то кто?

Вот и лысый солидный директор школы. Может, это он? Добродушный, теперь явно пьяноватый, трудовик. Кто знает, на что способен отец семейства, обуреваемый тайными страстями. Или, к примеру, географ, который, по слухам, мотал срок на зоне – за что, интересно, не за убийство ли?

Лера вздрогнула, когда увидела физиономию физрука Олега Родионовича, около которого шла, распевая какой-то религиозный гимн, его увядшая супруга. Даже на похороны он пришел в своем неизменном красном спортивном костюме. На его лице играла странная, непонятная ухмылка.

Может, это все-таки он маньяк и рано они его сбросили со счетов?

Вот и одноклассники, такие близкие, буквально рукой до них подать – и жившие в ином мире, в котором не было ни боли, ни трагедий, ни страданий. Некоторые из них, тоже навеселе, вели себя так, словно не на похоронах были, а на выпускном.

Ну да, выпускной им был важнее похорон Лариски.

Кто знает, быть может, это один из них?

Лера всматривалась в лица тех, кто шествовал мимо нее, скрытой кустами и старыми памятниками. Молодые и старые, толстые и тонкие, блондины, брюнеты, лысые.

Какое-то особое чувство подсказывало ей: тот, на чьей совести Лариска и другие жертвы, здесь.

Он не упустит возможности затесаться в похоронную процессию и сопровождать гроб своей жертвы.

Жертвы, у которой он забрал жизнь. Как и у трех прочих.

Всматриваясь в лица, Лера пыталась угадать, кто же из них он.

Убийца.

Ведь на его совести, кроме официальных жертв и жертв, не исключено, неофициальных, были и две другие.

Ее отец и бабушка. Он тоже их убил.

Когда людской поток иссяк, Лера, все надеявшаяся, что интуиция поможет ей вычислить убийцу в толпе, чего, конечно же, не произошло, пешком отправилась домой.

* * *

Когда она поднялась к себе на этаж, то увидела, что дверь квартиры снята с петель и валяется на полу в коридоре.

Кто-то оставил поверх нее солидную кучу собачьего дерьма.

Осторожно переступив через сей вонючий «презент», Лера убедилась в том, что вся квартира перевернута вверх дном. Кто-то славно потрудился, распоров все подушки и перины и выпотрошив из них перья, измазав стены всех комнат чем-то крайне вонючим и гадким, разбив всю хрустальную и фарфоровую посуду в серванте, вытащив из поваленного на бок и проломленного во многих местах платяного шкафа одежду мамы и изорвав ее в клочья.

Все комнаты в квартире, не исключая ванную и кухню, представляли собой поле битвы. В ванной дверца новой импортной стиральной машины, купленной на пенсию бабушки в качестве последнего новогоднего подарка, была оторвана, белая кафельная плитка, уложенная руками отца, залита разводами зеленки, йода и марганцовки, все тюбики были выдавлены, все бутылочки опустошены, все лекарства брошены в ванну, заполненную мерзкой коричневой жижей, в которой плавала дохлая, разлагавшаяся, покрытая белесыми червями, рыжая кошка.

От всех электрических приборов кто-то под корень отрезал кабель, вместо продуктов холодильник был под завязку заполнен разящим едкой вонью мусором, явно из бака на улице, окна во всей квартире разбиты, занавески сорваны, посуда буквально растоптана, сковородки залиты скипидаром, вилки, ложки и ножи погнуты или сломаны.

Картина разрушений была такая полная и феерическая, что Лера даже не расстроилась.

Все, что у нее еще имелось, было уничтожено то ли милыми соседями, то ли разгневанными согражданами. То ли и теми и другими.

Даже позвонить в милицию было нельзя, потому что телефонный аппарат, который бросился Лере в глаза, с вывалившейся из корпуса механической начинкой, качался на выдранной наполовину из потолка люстре в зале.

На неповрежденной спинке софы, сиденье которой было изрезано и из которого торчали пружины, было выведено красным: «Дочке маньяка в нашем доме не место!»