Ни слова правды - Ульян Гарный

И, уже не обращая внимания на своих друзей, сказал:

– Вот приходим мы в башню, начинаем стену разбирать, мрассу звать, чего скажем-то?

– Я и сам не знаю, – честно признался я, – но думаю, что говорить с ними надо до того, как стену разбирать, а то они решат, что штурм, вообще слушать не станут, стрелами закидают.

– Так, давай-ка выпьем и поговорим по-трезвому, – предложил Сивуха. – Значит, сразу говорить… только они-то знают, кто прийти должен, не поверят нам.

– Точно, но про то, что Улдус больше не голос Амана, они не знают, если он им скажет, что пришел за ними, могут поверить, а главное, захотят верить – жить-то всем хочется, – размышлял я вслух.

– На том и порешим, только Улдусу твоему веры нет, но на то у меня лекарство имеется: и кнут, и пряник, – подытожил Сивуха. – Давай по маленькой, и вперед.

Как словом, так и делом не успели мы по две чарки замахнуть, за нами повозка примчалась, на козлах Семка, отрапортовал, что его наши други прислали к башне ехать. От ребята молодцы, а то мы с Сивухой уже тяжеленькие на подъем были.

Домчал нас Семка лихо, за пять минут. На Славенской площади перед башней нас ждали Селезень и Улдус.

– Улька, слушай сюда, – начал с места в карьер Сивуха, – ты теперь Тримайле слуга, так?

– Господин мой Василий Тримайло, по праву дарующего жизнь, – с достоинством ответил Улдус.

– А что ж ты по городу от него прячешься, как тать ночной, или вину какую за собой чувствуешь? – не унимался захмелевший Сивуха.

– Никаких вин за собой не знаю, добрый господин, хозяин мой не звал меня, и я смиренно ждал, – забеспокоился Улдус.

– А знаешь ли ты, что хозяину твоему князь дом пожаловал и сегодня господину твоему пришлось самому вино черпать – гостей встречать, – гнул свою линию гридень.

– Я не знал об этом, я бы… – залепетал совсем сникший мрассу.

– Да, как ты не знать мог, когда весь город, вся дворня об этом говорит, – уже вовсю орал Сивуха. – Ты знать обязан был, что нуждается в тебе Василий, разыскать его – твой долг. Ты думаешь, слуга у гридня княжеского для того, чтоб на воеводиной кухне брюхо набивать и девок по кладовкам жать?!

Тут, как видно, попадание было в самую десятку, так что Улька (а и правда удобнее его так называть) повалился на колени передо мною и запричитал:

– Прости меня, суровый господин, я все отработаю, все исправлю…

– Конечно, исправишь, а как же иначе! – уже потише заговорил Сивуха. – Не исправишь, так мы тебя живо турюкам продадим, они тебе кусок соблазна отрежут и отправят гаремы охранять. Или того лучше, к родичам тебя отправим на Июрз, они, может, что и похитрее придумают, тебе-то не надо рассказывать, какие мрассу затейники!

Улька пополз ко мне, обнял мои ноги, по-собачьи преданно заглянул в мои глаза и залился горючими слезами. Я давно хотел все это прекратить, но мне Семка не давал, все шептал, что по-другому они, дескать, не понимают, Сивуха знает, что делает. А как глянул в несчастные Улькины глаза, разозлился, даже не на гридня, а на себя: вот до чего человека довели, а я и пальцем не пошевелил.

– Хорош Сивуха, чего творишь-то, – заорал я на гридня, вне себя от ярости. – Улька – мой слуга, карать и миловать его буду сам, указка мне не нужна.

– Кто ж спорит, Тримайло, покуда не решишь его наказать, никто его и пальцем не тронет, – сразу согласился Сивуха, подмигнув красным глазом. – Решай сам, как Улька вину свою загладить может.

И только тут я сообразил – вот же кнут и пряник. Я – хороший, Сивуха – плохой. Ловко гридень Ульку размягчил, теперь тот на все согласен, хотя, если честно, я против таких методов, но отрицать их эффективность – не признавать очевидного.

Я просветил Улдуса, что от него потребуется: объяснить мрассовцам в башне, что пришел «голос» за ними по велению султана. Мрассу торопливо закивал, соглашаясь. Но Сивуха снова щелкнул «кнутом»:

– Ты не думай, что болтать сможешь, что вздумается. Семка ваш собачий лай различает, что лишнее рыкнешь – прощайся со своим дружком, турюки яцутку твою своим пардусам[74]скормят, понял?

Улька молча кивнул. Сивуха продолжил:

– Действуем так: с караулом наши договорились, щас они отдушину проковыряют на пару кирпичей, только поговорить. Ты, Улан, им, что надо, скажешь, добавишь про караульщиков, купили мол, но времени только час, до следующей смены. Надо стену разобрать, только чтоб человек пролезть мог, на большее времени нет. Когда первый полезет, ты, Улан, вместе с Семкой бежите оттуда что есть мочи, дальше наша забота. Пошли! Нет постой, если тебя, Улька, спросят, как ты в город попал, скажи, что так же, как они, через подземный ход, но через Нижний Славен, все понял?

Мрассу снова молча кивнул. Мне его молчание не понравилось, перегнул, похоже, палку Сивуха, но нового плана пока нет, так что действовать будем по вновь утвержденному. Но вот какая закавыка: не нравится мне, что мы человека заставляем предать своих.

– Скажи, Сивуха, а много народу положили мрассу, когда в башню лезли? – спросил я гридня.

– Никого не убили, только караульного возле подземного хода гоблинским порошком траванули, так он оклемался уже! – ответил Трегуз, надевая войлочный чехол на свою устрашающего вида дубину. – Во, смотри, мой Дубас тихонько мрассовцев глушить будет, не звякнет, не скрипнет.

– Да погоди ты, с Дубасом своим! Выходит, те, что в башне, никого не убили, и их вина только в том, что они подняли флаг, так?

– Ну, – неохотно согласился Сивуха, – так-то оно так, но ведь этот флаг чуть к бойне не привел, если бы не ты, Дикопольская рекой крови могла стать. Не пойму, к чему ты клонишь?

– К правде! Да, они замыслили страшное, и все сорвалось по причине, от них не зависимой. Но крови на их руках нет, а значит, убить или покалечить их – несправедливость!

– Чо ты несешь, Тримайло, их никто не звал, они с мечом пришли Славен жечь и грабить, народ православный убивать и полонить. Случись по-другому, они бы на наших костях пировали! – не унимался Сивуха.

– Ты прав, но верны и слова князя: если мы пойдем путями неправедными, кто души наши от скверны убережет?! Негоже русским другим народам уподобляться, победа достается достойному, а коварство и кривда – темный путь. Позволь мне сначала с Улдусом поговорить, а потом и с теми, в башне. Мне кажется, я знаю, что делать.

– Странные речи ты ведешь, Тримайло, если бы не знал тебя, подумал бы, что ты измену замыслил. Я тебе доверяю, делай как знаешь, но поспеши – времени в обрез.

– Я хочу, чтобы они ушли вслед за своими в степи, без бою!

– Постой, тогда Осетру надо сказать, их из города все равно не выпустят, на воротах им каюк.

– Верно говоришь, тогда чего мы ждем, поехали к воеводе.