В ожидании весны - Ованес Азнаурян

ладонью к ним. А тебе лишь надо внимательно их слушать и записывать их истории. Деревья – как люди. Понимаете? Потом ты прощаешься с деревьями-людьми (некоторые – настоящие твои друзья!) и идешь домой. Грустный, моросящий дождь и истории, рассказанные деревьями, наполняют тебя тем, что обычно люди называют творчеством. Ты уже больше ни о чем не думаешь. Ты знаешь, что пока у тебя есть бумага, а ручка твоя пишет, тебе не о чем беспокоиться. Вот что означает писательство!.. Писательство – это надежда!.. Я много говорю, да? Простите. А вы думаете, Джеко легко? Он просто вам из вежливости не жалуется на меня. – И старый писатель рассмеялся закашлявшись. – Вы не торопитесь?

– Скоро нужно будет уже уходить, – сказал Липо. – У вас есть дрова? Хотите я вам наколю дров?

– Да, тгас[52]. За башней свалилось дерево. Я его никак не затащу сюда. Пойдем, покажу.

Когда Ара Маноян и Липарит, племянник знаменитого писателя Ваге Саакяна, вышли из башни, Лилит стала расхаживать по залу и наткнулась на стопку бумаг, лежащую рядом с печатной машинкой на тумбочке, над конвертами с письмами. Это была рукопись. Приехав из Еревана жить в крепость Пагаберд, Ара Маноян написал «Пролог» к книге, которую собирался здесь написать (и написал в итоге). Лилит прочла:

«Տէր, ողորմեա՛. Տէր, ողորմեա՛. Տէր, ողորմեա՛.

…все кончилось, и все потеряло смысл. Жизнь, вся та же жизнь стала отныне черно-белой, и ничто больше не радовало. Не было красок: ни весной, ни летом, ни даже осенью. А зимой была опять смерть. Черно-белая, но чаще – серая. Ах! Серая, серая жизнь! Ненужная, бессмысленная, как жизнь бездомной собаки, которая тычется носом в куче мусора, но не находит ничего съестного. Люди перестали есть, что ли? Неужели люди не едят больше мяса? Видимо, нет. Иначе были бы и кости. Боже, хотя бы косточку! Одну!

– Иди, дружок. Ничего тут нет. Помирай, дружок, потому что жизнь кончилась, потому что все уезжают.

Տէր, ողորմեա՛.

И осталась одна большая, жирная клякса.

И пианино было испорчено, и поэтому аккорд, весь черный и густой, продолжал звучать, хоть пальцы и оторвались от клавиш. А может, кто-то забыл снять ногу с педали? Продолжает давить на газ и скоро врежется в стену или слетит с поворота? Да, конечно, в пропасть. И конечно, пианино сожгут, чтоб согреться, и клякса испортит весь лист, и придется заново переписывать. Всегда переписывать. Переписывать до стены, до черного аккорда.

Տէր, ողորմեա՛.

Все поменялось. Стихи стали прозой, и Поэт не улыбается, когда весной на деревьях появляются почки, и не плачет, когда осенью опадает последний лист. Поэт лишь копается в куче мусора. Տէր, ողորմեա՛. Почему люди стали травоядными?

Потому что сожгли пианино, потому что нет сил переписывать сначала.

Так было в 90-е. А потом случилось обнуление. Время стало стремительно убегать вперед, и всем начало казаться, что удалось оседлать время бегущее. И улететь навстречу рассвету. Ведь когда время движется, кажется, что рассвет уже скоро. Что после ночи не наступит ночь. Что после зимы не будет снова зима. И что будет вечер, будет утро, наступит день и взойдет солнце. И мы скажем тогда: «Был Вечер, было Утро, и вот наступил День, и взошло Солнце». Мы посмотрим вокруг: вот это – река, это холмы, горы, это – озеро, а это – лес. И тогда река станет Рекою, гора – Горою, холмы – Холмами, и озеро будет знать, что оно – Озеро, а лес – что он Лес. Мы посмотрим на небо и скажем, что вот это – Небо, высокое, синее, а по Небу плывут облака, и Облака будут плыть как яхты. И это потому, что мы всему даем имя, и, если б не было Человека, ничто не знало бы, что Оно то, что Оно есть – Ничто…

И не будет больше такого, чтоб после Ночи была Ночь, но после Ночи всегда будет Утро, и взойдет Солнце. Оно есть всегда, даже если идет дождь и ты не видишь Его.

Тогда я, Ара Маноян, последний старик из прошлого, отшельник-писатель, вернусь в свой родной город, встану на площади и закричу:

– Смотрите, восходит Солнце! Разве вам недостаточно знать, что Солнце всегда есть? Я счастлив от того, что знаю это! Я знаю: Оно взойдет, и я счастлив! Я знаю, что после Зимы уже будет Весна. А разве вам недостаточно, что и вы это знаете? Разве не должно ваше Сердце биться спокойнее от того, что вы знаете нечто, что ВЕРНО и не подлежит сомнению? Ведь счастье знать такое! И это единственное, что можно знать ТОЧНО. Нужно всегда говорить правду, а, говоря Правду, вы сможете сказать лишь, что Утром всегда восходит Солнце, что после Зимы всегда наступает Весна. И никто больше не уедет… И не будет последних дней.

Տէր, ողորմեա՛… Տէր, ողորմեա՛… Տէր, ողորմեա՛…»

С этого «Пролога» и началась его жизнь в Пагаберде. С этого «Пролога» и началась книга. И Лилит обещала себе обязательно ее прочесть, когда она выйдет в свет.

Когда Липарит – вспотевший, уставший, но радостный – вернулся вместе со старым Ара Манояном обратно в башню, нужно было уже прощаться. Давно уже стемнело.

– Хотите мы к вам каждую неделю будем приходить? – спросила Лилит, обняв старика.

– Нет… Простите меня. Но не надо приходить. Да вы и не придете больше никогда. Лучше будет, если я не буду ждать. А Джеко я все объясню. – И повернулся к Липариту. – Скажи своему дяде, что со мной все хорошо. И что я пишу книгу. Чего ему и желаю. Скажи еще, что я обязательно вернусь. Ты так скажи ему. Он поймет. Скажи еще, что, если вдруг он встретит когда-нибудь своего друга Гарика, моего бывшего песа[53], пускай передаст, что я не держу на него зла. Пускай передаст ему…

И Лилит с Липаритом ушли. И когда стемнело окончательно, Ара Маноян напился тем вечером. И Джеко пришлось спать в другой комнате в той самой старой башне полуразрушенной крепости Пагаберд, одиноко возвышающейся над засыпанной снегом деревней, лежащей на берегу реки Ган.

18

«Ку-ку!»

Ghost: Барев[54].

Sunny: Барев.

Ghost: Откуда ты такая солнечная?

Sunny: Из города, где уже давно нет солнца и только идет снег.

Ghost: Так это про ваш город пишут? На юге, да?

Sunny: Если статьи с заголовками «Снежный плен», то да.

Ghost: Что же происходит в вашем городе?

Sunny: Только снег происходит. Говорят, скоро электричество вырубят. Люди закупают свечи, туалетную бумагу, сухой спирт. Кое-где начали вырубать лес за