В ожидании весны - Ованес Азнаурян

и спрашивал какое-то слово из кроссворда, и Липарит отвечал. Вот и теперь:

– Тут еще одно слово: «мосты, сооруженные древними римлянами», семь букв.

– АКВЕДУК, – ответил Липарит машинально, и Закар не отпустил шутки по поводу его «чрезмерной эрудированности». Шутить вообще никому не хотелось. Закар молча вписал в клеточки буквы.

– С ужасом думаю о том, что будет завтра, – сказала вдруг Лилит. – Люди начнут рубить деревья для печек прямо в городе.

– Нужно запретить, – сказала жена Зако. – Хотя… Я уже ничего не знаю. Даже у нас, в Доме радио нет света. Пусть полицейские охраняют деревья.

Лилит рассмеялась:

– Смешное это будет зрелище: под каждым деревом по полицейскому.

Когда Зако и Анушик ушли, Лилит сказала Липариту:

– Знаешь, Анушик беременна. Как ты думаешь, у нее все же есть роман на стороне?

– Не знаю. Но я знаю, что жаль будет Закара, если у нее действительно окажется роман. Давай в постель, в постель срочно! Только в постели мы сможем согреться! – ответил Липарит.

Солнце появилось только на седьмой день. Жители Дзорка проснулись утром седьмого дня и поняли, что с Циклоном покончено. На небе не было ни единого облачка, и с утра почему-то стало так тепло (подул жаркий, сухой южный ветер), что начал таять снег, и улицы древнего городка превратились в реки, речки, речушки, а вода в реках Ган и Чаги поднялась до такой степени, что заливала мосты. В полдень дали электричество и сразу же заработало радио. По радио и жители Дзорка узнали, что вечером на площади, у памятника национально-освободительному герою XVII века, недалеко от церкви сурб Мариам состоится митинг, на котором выступит мэр Дзорка (поговаривали, что из Веревунка приедет и марзпет). Весь день город бурлил каким-то невероятным весельем, восторгом, радостью. Казалось, народ вышел на улицы отметить какую-то победу, хотя никто и не воевал, и понятно было, что Циклон уничтожил бы город, если б не неожиданное прояснение погоды.

Вечером все пошли на площадь. Рядом с памятником герою XVII века соорудили сцену, поставили микрофоны. Вся площадь освещалась мощными прожекторами. Люди стояли со свечками в руках и смотрели на трибуну. Первым выступил настоятель церви сурб Мариам, который благословил всех жителей Дзорка, благословил победу над Циклоном и трижды произнес «Տէր, ողորմեա՛. Տէր, ողորմեա՛. Տէր, ողորմեա՛». Потом выступил мэр, который поблагодарил столичные власти за содействие и помощь (собравшийся народ рассмеялся, потому что никакой помощи не было и в помине – дороги-то были закрыты, а воздушного сообщения между Ереваном и Дзорком не было с 1991 года; то и дело слышались возгласы: «Как же я не люб- лю Ереван!»). А потом к микрофону подошел старик. Одежда его представляла собой некую смесь деревенской и городской одежды: широкий костюмный шалвар, опоясанный простой бечевкой, суживающийся у щиколоток и заправленный в шерстяные вязаные носки. Поверх клетчатой байковой недешевой рубашки в клетку был курк, то есть тулуп, или безрукавка из козьего меха, и на голове у него была старая, засаленная кепка, такая же старая, как и ботинки его. Руки у старика были грязные, с неприятно длинными грязными ногтями на потрескавшихся пальцах. Он был небрит, вернее, уже давно бородат, длинные желто-белые волосы его были зачесаны назад и скрывали большие стариковские уши с густой черной растительностью. Старый писатель Ара Маноян встал у микрофона, откашлялся и произнес:

– Сегодня, в последний день января 2003 года закончилась Эпоха Страшных Зим. Закончился ХХ век. Закончилось второе тысячелетие. Сегодня случилось обнуление. Время теперь будет стремительно убегать вперед, и нам удастся оседлать время бегущее. И улететь навстречу рассвету. Ведь когда время движется, кажется, что рассвет уже скоро. Что после ночи не наступит ночь. Что после зимы не будет снова зима. И что будет вечер, будет утро, наступит день и взойдет солнце. И не будет больше такого, чтобы после Ночи была Ночь, но после Ночи всегда будет Утро, и взойдет Солнце. Оно есть всегда, даже если идет дождь и ты не видишь Его. Я, Ара Маноян, последний старик из прошлого, отшельник-писатель, говорю вам: смотрите, восходит Солнце! Разве вам недостаточно знать, что Солнце всегда есть? Я счастлив от того, что знаю это! Я знаю: Оно взойдет, и я счастлив! Я знаю, что после Зимы уже будет Весна. А разве вам недостаточно, что и вы это знаете? Разве не должно ваше Сердце биться спокойнее от того, что вы знаете нечто, что ВЕРНО и не подлежит сомнению? Ведь счастье знать такое! И это единственное, что можно знать ТОЧНО. Нужно всегда говорить правду, а, говоря Правду, вы сможете сказать лишь, что Утром всегда восходит Солнце, что после Зимы всегда наступает Весна. И никто больше не уедет… И не будет последних дней.

Когда Ара Маноян под восторженные аплодисменты собравшихся на площади отошел к настоятелю цервки сурб Мариам, вдруг к микрофону, прорвавшись сквозь «стену» телохранителей мэра, подбежал парень в мотоциклетной экипировке и закричал:

– Армине! Армине! Аревс[56]. Я здесь! Я приехал! Я Гагик. Из Еревана! Мы говорили в Интернете! Армине! Ты где? Я приехал!..

Сначала по всей площади наступила гробовая тишина, а потом, прежде чем опомнившиеся телохранители мэра оттащили паренька от микрофона, все услышали крик:

– Я здесь! Гагик, я здесь!

Липарит Овсепян и Лилит Карапетян стояли, обнявшись, под фонарем на камне парапета Большого моста. В руках у Лилит была свечка.

– Да это же завзак Армине! – сказала радостно она. – Видишь, Липо-джан! Теперь уже можно будет все часы в доме выбросить. Не надо бояться будущего. Теперь уже все будет хорошо! Ведь Маноян сказал! Больше не будет так, чтоб после Ночи была бы Ночь! – И она поцеловала его.

Через месяц, в марте 2003 года, сразу же после подписания президентом указа о весеннем призыве Липарита Овсепяна забрали в армию. Больше о нем Лилит никогда не слышала. И больше его никогда не видела. Липариту Овсепяну же больше никогда не суждено было подойти к компьютеру и услышать сладкое, манящее будоражащее «Ку-ку!» родной программы ICQ.

Отслужив в армии два года (служил он в Карабахе), Липарит решил больше никогда не возвращаться ни в Ереван, ни в Дзорк, добровольно записавшись в Армию обороны НКР.

– Я тут нужнее, – сказал он своему дяде, известному армянскому писателю Ваге Саакяну. – Тут люди проще. Лучше… Знаешь, говорят, жители Степанакерта[57] в перерывах между бомбежками выходили из укрытий и подметали улицы своего родного города. Ты это знал? Так что… Тут люди настоящие. И я не вернусь.

И Липарит действительно остался в Карабахе.