Лето разноцветно-косолапое - Павел Калмыков

— Мишутка? — удивились все. — Как твой братец?

— Да, Мишутка, — подтвердила Настёна. — Он ещё плохо умел ходить на задних лапах, и родители не взяли его в лес. И вот девочка легла с ним рядом и сладко заснула. А тут вернулись большие люди. Несут грибы в корзинке, цветочки. И говорят: ну, пока Мишутка не проснулся, сами поедим, отдохнём. Главный человек сел на пенёк и вдруг как закричит страшным голосом: «КТО ЕЛ МОЮ ЕДУ И ВСЁ РАССЫПАЛ?» А человечица как закричит: «Кто выпил Ми шутки ну бутылочку? Неужели сам Мишутка?!» Потом отец вскочил с пенька и закричал страшным голосом: «КТО РАЗВОРОШИЛ МОЮ ЛЕЖАНКУ?!» А мать хотела крикнуть, да рот себе лапой зажала — увидела, что сынок спит в обнимку с медведевочкой. Но Мишутка всё равно от криков уже проснулся. Тогда отец схватил ребёнка и отдал в лапы маме: «Держи, я принесу мешок и поймаю зверя». А Мишутка заплакал тонким голосом: «Хочу Миню! Хочу Миню!»

Мама дала ему Миню — это у них игрушка такая, медвежонок тряпочный.

— Тедди Беар! — со знанием дела подтвердил Тедди. — Американская игрушка.

— А детёныш ревёт пронзительно: «Нет, Миню хочу!» — ну, то есть живую медведевочку. Люди растерялись на миг, а девочка проснулась, соскочила с лежанки, выскочила из дома — и дёру в лес! А там её мама ждёт! В общем, всё хорошо кончилось.

— Повезло, однако, — поёжился Умка. — Могли её Кочкоголовые в клетку посадить. Или вообще шкуру снять.

— Какие Кочкоголовые?

— Ну, Кочкоголовые! У нас на севере так людей называют. Они ведь на себе звериные шкуры носят, а своя шерсть у них только на голове растёт, как трава на кочке.

Все медвежата согласились: верно подмечено, Кочкоголовые.

Аксинья Потаповна же задумчиво улыбалась. Ведь это она, медведевочка Аксинька, много лет назад забрела в дачный домик к «Кочкоголовым». А теперь на старости лет слушает эту историю от внучатой племянницы. Глядишь, пройдут ещё годы, и ту же историю расскажет своим детям сумчатая медведица в далёкой Австралии. И начнёт её словами: «Давным-давно, во Времена Сновидений…»

…А мама Настёны, медведица Ксюша, конечно, уже спешила к Рябиновым Буграм вместе с сыном. Сначала, как Настёна потерялась, Ксюша была очень сердита. «Ну, найдись только, дрянь такая, — приговаривала она. — Пришибу на месте, чтобы знала в другой раз, как выделываться». Мишутка благоразумно помалкивал, чтобы не попасть под горячую материну лапу. Потом злость прошла, и Ксюша плакала, а Мишутка обнимал её, и гладил, и слизывал солёные слёзы. «На кого ж ты меня кинула, ягодка моя? — причитала мать. — Прости меня, злюку неразумную, и я тебе всё прощу, найдись только!» А потом уже и не ругалась, и не плакала, только понуро брела, ничего не ела и лишь иногда вскидывалась столбом оглянуться на подозрительный звук. Но всё было не то — либо дерево скрипнуло стволом, либо дятел застучал. Посторонний медведь встретился — нет, не видел он Настёны. Росомаха на глаза попалась — ничего не сказала, только язык показала и скрылась. А к птицам Ксюша и не прислушивалась. Что они там болтают — ерунду всякую. «Чви, чви, чви, чавычу хочешь?» Не до рыбы сейчас, да и какая чавыча в конце лета?… И всё-таки один настойчивый жаворонок привлёк внимание печальной мамаши. И рассказал, что на Рябиновых Буграх кого-то дожидается разноцветно-косолапое семейство и с ними приблудный бурый медвежонок. На радостях Ксюша хотела крепко обнять доброго вестника — насилу он ускользнул из медвежьих объятий. А Ксюша поспешила к Буграм.

Ну, не буду описывать встречу. Всё было — и смех, и слёзы, и поцелуи, и шлепки. Достался выговор и самой Ксюше — от крёстной. Хотя, в общем, чего уж там? Сами уже все всё за эти два дня поняли. Не надо терять и не надо теряться! Мало ли что мать сгоряча скажет. Мало ли что ребёнок сглупу решит. Никого нет роднее родных!

Самое красивое время года — золотая осень. Пускай медведи не знают, что такое золото, но красоту, конечно, понимают. Жёлтым, красным, оранжевым, лиловым горели на солнце поляны и сопки, деревья и травы.

Погода словно бы извинялась за не очень-то тёплое лето. Да, летом были и дожди, и туманы; был и настоящий тайфун, с воем рвавший листву и ломавший старые деревья, хлеставший дождём напросквозь, — заставил он помокнуть и подрожать разноцветную медвежью компанию.

Зато теперь ветерок веял ласково, шелестя сохнущей рыжей листвой. Благодать! Поспели рябина, шиповник, брусника. Цейлонский медвежонок Бхалу очень забавно ел бруснику: вычёсывал ягоды из кустиков длинными когтями и всасывал через вытянутые губы. А потом громко чавкал. От удовольствия у него даже шерсть на ушах дыбом становилась! Рыжая шерсть.

— У-у, вот кто я, оказывается, — осенний медведь! — воскликнул Бхалу однажды. — Цвета рябиновой листвы! Когда я вырасту, возьму себе имя Шарада — Осень. Я и родился в октябре. И почему в джунглях нет такой рыжей осени?

— А что, у вас там все медведи такие рыжие и лохматые? — спросила Аксинья Потаповна.

— Ну-у, нет, губачи все лохматые, но тёмные. Рыжие только отец и я. Некоторые на нас дразнятся, но это они от зависти. Ведь правда, рыжим быть — красиво?

Никто и не спорил. Вокруг было рыжо, и было очень красиво. Вовсю цвели осоты, покачивались тяжёлые пуговки пижмы, белые букетики тысячелистника. Ещё ловилась в реке вкусная рыба кижуч.

Всякий медведь в эту пору наслаждается жизнью: гуляет, накапливает жирок к зиме, благо скатерть-самобранка под ноги стелется. Наелся — покатайся-поваляйся, поиграй; почувствовал аппетит — ещё поешь, сколько брюхо вместит. (Похудеть за зиму успеешь.) Хорошеет медведь день ото дня — как раз и шерсть новая отрастает, густая и тёплая.

Но Аксинья Потаповна уже беспокоилась: вон плечи вулкана уже белой шалью покрылись, скоро заморозки, а у неё среди пионеров есть и южане, теплолюбы. Пора бы загодя о берлоге подумать. Своя-то берлога у Потаповны имелась — хорошая, сухая, где она провела уже не одну зиму и могла бы перезимовать ещё не раз, после небольшого ремонта. Но весь отряд там, конечно, не поместится. И конечно, медвежат учить надо, как строить зимнее жилище. Это ведь целая наука — берлогия.

— Из чего её делать, берлогу? — удивился Умка. — Ещё и снега-то нет. И вообще, не мужское это дело — берлоги копать.

— Ну-ка, ну-ка, — заинтересовалась вожатая. — Почему это не мужское? А где же спят ваши мужики, кто им роет берлоги?

— Мы зиму не спим, — гордо сказал Умка. Он явно причислял себя к настоящим мужикам. — Зимой у нас самая охота. На море льды, а на лёд вылезают тюлени. Надо подкрасться и сцапать его. — Умка хищно облизнулся. Сам он ещё ни одного тюленя не поймал, но строил из себя матёрого добытчика. — Зимой у нас хорошо. Снега белые-белые, чистые-чистые. Правда, солнце на несколько месяцев прячется — это полярная ночь. Зато звёзды и луна светят, да ещё радужное сияние на небе играет — залюбуешься. Приплывайте к нам смотреть.