Похожая на человека и удивительная - Наталия Терентьева

Некоторые ученые считают, что музыка – это третья сигнальная система. Некоторые – что музыка существует объективно, независимо от нашего желания и понимания ее. Как математика, как главные законы мироздания. Кто-то понимает квантовую теорию, кто-то – даже не подозревает о ее существовании. Кто-то испытывает сильный трепет от определенного сочетания музыкальных интервалов, кто-то сам слышит эти сочетания и не может жить спокойно, пока не запишет то, что слышит, чтобы снова и снова самому проигрывать, петь, чтобы материализовать эти звуки…

– Спасибо, что вы приехали. Мне казалось… Весь мир рухнул, когда я узнала, что Петечка меня обманывал. Я и сейчас не знаю, как жить дальше…

– Подумайте о том, что он вполне доволен жизнью. И еще о том, что он так долго вас обманывал, потому что боялся расстроить.

– Откуда… откуда вы все это знаете? – Галина Ивановна недоверчиво посмотрела на меня.

Я улыбнулась.

– Знаю. Возьмите мой телефон и позвоните мне, когда Петя поступит в институт. И раньше можете звонить, если… если станет грустно.

Галина Ивановна так легко мне поверила, потому что в хорошее поверить легко и приятно. Вот если бы так мне поверил Сутягин и пошел бы к врачу… Я сделала еще одну попытку позвонить ему. Услышав мой голос, он сразу же бросил трубку. А я увидела, как тот темный, неприятный сгусток, который растет у него в области солнечного сплетения, увеличился и уплотнился. Знать бы, чем это все закончится в результате, я, может, поступила бы по-другому… Но я не знала. И поэтому, когда Сутягин бросил трубку, написала ему письмо, благо теперь так легко переписываться с помощью мобильной связи.

«Алеша, ты можешь мне не верить, но, пожалуйста, сходи к врачу. Пусть тебе скажут, что у тебя все в порядке. Я с некоторых пор стала чувствовать, что происходит с другими людьми, сама не знаю, как это объяснить. Но я чувствую, что тебе необходимо обследоваться, пока не поздно. Я абсолютно ничего от тебя не хочу, у меня давно другая жизнь».

Я перечитала письмо. Подумав, убрала слова про «другую жизнь». Какая ему разница, что за жизнь у меня теперь. Я отправила письмо, щелкнув клавишей мобильного телефона. Через пару секунд или чуть больше он его получит. И возможно, все же сходит к врачу. Алеша всегда очень заботился о своем здоровье.

Зачем это надо было мне? Трудно сказать. Просто по-другому я поступить не могла.

В ту ночь мне опять приснился папа и повез меня кататься на лодке. Вода была еще очень холодная, в реке даже плавали куски льда, большие, неровные, шероховатые. Папа ничего не говорил, очень энергично греб, как будто вез меня куда-то. А потом пропал из лодки, вместе с веслами. И я осталась одна, посреди темной реки с крупными льдинами, разламывающимися у меня на глазах, бесшумно и неотвратимо.

Людмила Тимофеевна Величко, известная под ярким сценическим псевдонимом Герда, всегда казалась мне столь же мало похожей на хрупкую и самоотверженную Герду, как и на служительницу довольного изящного искусства, коим, как-никак, является пение. Хотя, конечно, смотря как петь. Ее низкий, хрипловатый и не очень сильный голос, крупный торс, который она любит максимально открывать, несмотря на очень и очень зрелые годы, и, главное, жесткий, властный взгляд никак раньше не вязались у меня с образом популярной певицы, пусть и легкого жанра. Но Герда продержалась на сцене слишком много лет, выдержала все смены власти и в стране, и на телевидении и, наверно, заслужила право быть такой, какая она есть.

Не могу сказать, что меня обрадовало задание взять у нее интервью. Мне казалось, что мало кого заинтересуют подробности жизни и мнения заслуженной, но уж очень пожилой для того, чтобы бодро скакать на эстраде, певицы, да и мне самой было не слишком интересно о чем-либо с ней беседовать.

Я бы, конечно, могла спросить, почему она когда-то назвалась Гердой при таком крупном росте и низком голосе, но знаю, что ее спрашивали об этом сто раз, и даже отлично знаю, что она отвечает, не очень заботясь о приличиях. Еще я могла бы спросить, почему она уже лет десять как поет в бальных платьях моды второй половины восемнадцатого века, но думаю, что ничего вразумительного она мне не скажет.

– Вячеслав Иванович, – попробовала я для проформы поторговаться с шефом, – можно я сегодня все закончу, что уже подготовила, а к Герде кто-нибудь из молодежи поедет, а? Им будет интересно…

– Им не будет интересно! – оборвал меня Вячеслав Иванович. – Ты-то, по крайней мере, помнишь, как она когда-то была популярна! Песня такая была… как ее… Серебряный снег или не снег… Не важно. В общем, просили меня сделать с ней большой разворот, ясно?

– Ясно, – вздохнула я. – Не представляю только, о чем с ней говорить. О внуках?

– Упаси господи! – ужаснулся шеф. – Какие внуки! Ну… там… дом поснимаешь. Да ладно, Борга, что я тебя учу! Совсем обнаглели уже! К народным артистам идти не хотят! В шахту слазить не хочешь? Или в городскую канализацию? Там тоже люди работают, между прочим! С радостью дадут тебе интервью.

– В шахту с удовольствием. Насчет канализации подумаю. Ладно. Верочку брать с собой?

– А… как она? – осторожно спросил шеф. – То есть я… гм… в том смысле… Я вчера ей звонил, не понял…

– Нормально. Уже нормально. Ей бы учиться куда-нибудь поступить, Вячеслав Иванович. Чтобы были вокруг ровесники. Мальчики, девочки, глупости всякие, как положено в этом возрасте. А то вы сразу – на работу. Работа это не то.

– Да не поступит она никуда, – тяжело вздохнул шеф.

– На журналистику не поступит, а в педагогический лицей – почему нет? Среднее специальное – правительственная программа, между прочим. Стране нужны узкие специалисты без знания высшей математики, структурной лингвистики и пяти языков…

– Ну ладно, ладно, Борга, – заволновался шеф. – Решим как-нибудь без тебя! И со страной, и вообще… Твое дело – сама знаешь… В общем, давай, бери Верочку и вперед. Договаривайся с Гердой, она ждет, секретарь ей уже звонила.

– Понятно, значит, Герда уже бальные платья к креслам примеряет – в каком выгоднее развалиться. А мне это снимать, так?

Шеф резко выключил телевизор, в котором все время, пока мы говорили, шли дневные новости без звука. Где-то стреляли, взорвался дом, президент страны сердито объяснял губернаторам, с немым восторгом внемлющим ему, как надо бороться с неистребимым злом воровства и взяток, темнолицые уборщики Москвы всемером мели дворик перед памятником Гоголя… Вот самый смелый, завидев камеру, попытался сесть в такую же позу, в которой великий писатель, с грустью и задумчивостью сидит вот уже больше ста лет.

– Злая ты, Борга! – в сердцах сказал Вячеслав Иванович и даже бросил на стол ручку.

Вот неужели? Надо присмотреться к себе. Я, конечно, редко встречаю добрых журналистов, но вот злая ли лично я?

Я просмотрела в Инете все, что можно было прочитать про Герду, заняло это не так уж много времени. Понятно было, что Герда годами сообщает о себе только то, что считает нужным для своего образа, и тщательно прячет все, что не имеет отношения к ее творчеству. Что ж, это ее право, и я лезть за кулисы ее маленькой карьеры не собираюсь – маленькой с точки зрения вечности, о которой никогда не надо забывать, особенно в моей суетной и сиюминутной профессии.

Заехав за Верочкой, пребывающей после больницы в приличном состоянии (вот сейчас бы как раз и в институт готовиться!), я отправилась за город, в один из новомодных поселков, куда несколько лет назад одной из первых поселилась Герда. Правильно, кстати, сделала. Если иметь в виду, что, сняв очередное бальное платье, Герда вот уже пять лет становится просто заботливой бабушкой. А детей лучше растить вдали от Рижской эстакады, где раньше жила Герда, – кто-то услужливо поставил ее точный московский адрес в Интернете.