Эверест - Тим Скоренко

Позавчера, шестого июня, мы достаточно быстро, к восьми сорока утра, добрались до пятого лагеря, а вчера утром были уже в шестом. К пятому нас сопровождал Оделл и пятеро носильщиков, дальше пошли лишь четверо тибетцев, которых Мэллори отослал вниз с последней запиской к Оделлу. «Дорогой Ноэль, – говорилось в ней, – вероятно, мы начнем восхождение завтра, восьмого, рано утром, в надежде на хорошую погоду. Полагаю, будет не слишком рано начать поиски нас завтра, около восьми вечера, либо пройдя через перевал под пирамидой, либо поднимаясь к горизонту по Северному седлу». Он ошибся. Конечно, он имел в виду восемь утра, а не вечера, просто перепутал одну букву[10]. Я думаю, что Оделл понял его. Мы собирались выйти в четыре утра и к восьми утра действительно должны были уже спускаться.

И мы действительно вышли в четыре утра. Достаточно быстро мы преодолели Северное седло и стали подниматься выше, двигаясь по хребту. Вплоть до подъема на Первую ступень погода была очень хороша, но по мере приближения ко Второй ступени туман опускался все ниже и ниже, накрывая всё вокруг. Джордж шел первым, я – в нескольких футах позади него, не позволяя связывающей нас веревке натягиваться. Кислорода у нас было примерно на восемь часов для каждого – то есть с неплохим запасом.

Неприятности начались, когда я хотел сфотографировать Джорджа и попросил его на несколько секунд приостановиться в более или менее удобной точке. Наши карманные «Кодаки» были в хладонепроницаемых чехлах, но, когда я попытался снять Мэллори, что-то щелкнуло и затвор заело. Я потряс фотоаппарат, но ничего не изменилось – теперь при нажатии на спуск не раздавалось вообще никакого звука. «Пошли, – глухо сказал Мэллори, – нет времени». Я оставил бесполезную камеру в покое, снова зачехлив ее и засунув под куртку. Я надеялся, что «Кодак» отогреется и заработает.

Так мы добрались до Второй ступени. Погода ухудшалась. Холодало, начинался снег, видимость была очень плохой из-за тумана. Тем не менее Мэллори не собирался останавливаться и поворачивать назад. Он начал забрасывать на камни веревку с лестницей и через некоторое время за что-то зацепился. Тщательно проверив прочность упора, он полез наверх – первым, я – за ним. Через каждые несколько футов он вбивал в скалу крюк, за который можно было уцепиться в случае срыва лестницы.

Наверху погода чуть улучшилась, но наши силы (по крайней мере, мои) были уже на исходе. Туман прошел – или мы поднялись над ним? – и яркое солнце слепило мне глаза даже через затемненные стекла очков. Лицо горело нещадно, но мы видели вершину, пусть до нее было еще так далеко, что, казалось, мы не дойдем. «Нормально?» – спросил Мэллори. «Да», – ответил я. После этого краткого диалога мы двинулись дальше.

Я посмотрел на часы, одолженные у Оделла. Пока мы вписывались в график, причем с небольшим запасом. Я ощутил эйфорию, необыкновенную легкость в членах, счастье от близости вершины и позволил себе догнать Мэллори, идти рядом с ним. Он грубо остановил меня, спросил: «Ты что делаешь? А ну, назад!» Я не понял его слов, я чувствовал себя будто в бреду, и я сделал шаг назад, именно назад, не глядя, – и оступился.

Снег подо мной из жесткого наста превратился в болото, разъехался, и я начал падать на бок. Мне казалось, что все происходит в какой-то замедленной съемке. Я отчетливо видел Джорджа, который хватает руками веревку, силясь удержать меня, но веревка вырывается из его рук, и я, падающий, тяну его за собой, и он становится на колени, его дергает, он срывается и начинает сползать вслед за мной по более или менее пологому склону, следующему за Второй ступенью. Нас стягивает не назад, откуда мы пришли, а куда-то в сторону, на север, если верить положению едва всплывающего над горизонтом солнечного диска, и мы едем по снегу, как по полозьям, и это, я понимаю, уже конец, и страшная мысль пронзает меня напоследок: «Это я, я, Сэнди Ирвин, которому так доверял величайший альпинист всех времен и народов, в итоге подвел его, не позволив добраться до вершины его мечты».

И в этот момент мое движение прекратилось. Джордж уцепился за какой-то уступ. Мы лежали на склоне: я ниже примерно на восемь-девять футов, он – выше, на более пологой части. Я понимал, что сделал ошибку новичка, глупость, но сейчас было не до повинной. Нужно было что-то делать.

Я видел, что Джордж пытается меня вытянуть, – в отличие от него, мне было не за что ухватиться, кроме веревки, снег сползал под моими ладонями, но ему банально не хватало сил. В тот момент я понял, что нужно сделать, причем сделать обязательно, потому что сам Джордж на это никогда не решится, он не отпустит меня, не оставит даже ценой собственной жизни. Одной рукой продолжая держаться за веревку, второй я нашаривал на поясе нож – но его не было! Да, я уже потерял один на подходе к горе, но у меня оставался второй, складной, который всегда был на поясе. Вместо ножа я нашел лишь ледоруб и схватил его.

«Не надо», – Джордж не сказал этого, но красноречиво покачал головой – все было понятно без слов. Надежный, крепкий, с деревянной рукоятью, швейцарской фирмы Willisch, ледоруб не предназначался для того, чтобы обрезать или рубить бечевки, но в данном случае у меня не было другого выхода. Перехватив его ближе к бойку, я начал бить по веревке, стараясь попадать в одно и то же место. Мне повезло (или не повезло?) – я нащупал под настом кусок скалы, на котором веревка перебивалась ледорубом значительно проще, чем на относительно мягком снегу. «Нет, нет», – шипел Мэллори, но я понимал, что в душе он понимает мою правоту, он понимает, что дойти должен только он, величайший из великих.

От веревки оставалось уже пять прядей, три, одна – и она лопнула под моим весом. Ледоруб выскользнул из моей руки, подлетел под каким-то совершенно невиданным углом и поскакал, будто заяц, по склону, рикошетя от камней и льда. Я же сползал все ниже и ниже, пока наконец вместе со мной не поехал и целый слой слежавшегося снега, и последним, что я видел, был Джордж, сидевший в глупой позе, потому что резкое освобождение веревки отбросило его назад. Потом я потерял сознание.

Очнувшись, я увидел вокруг сплошные ледяные скалы. Я вижу их и теперь, ничего более, лишь высоко-высоко надо мной – крошечный участок белого неба. Часы разбились при падении, и еще у меня сильно повреждена нога. Я не знаю, что с ней, потому что не хочу тревожить рану, снимая брюки, да это и невозможно в моем теперешнем положении. У меня есть два желания, всего два и не более того. Первое, заслоняющее собой все остальные, – это желание заснуть. Второе, значительно более важное, но тем не менее постепенно отступающее на второй план, – чтобы Джордж Мэллори добрался до вершины и невредимым вернулся обратно.

Сидя здесь, среди льда и камня, я понимаю, что мое тело никогда и никто не найдет и имя Сэнди Ирвина превратится в легенду, а сам я – в призрак горы. Но Джордж Мэллори стал легендой еще при жизни, и его имя будет окружено еще большим ореолом славы, когда он вернется в Лондон и объявит всем: я достиг вершины.

А я абсолютно, непререкаемо уверен, что он ее достиг.