Эверест - Тим Скоренко

Ее мужа звали Гарднер Спид, ему было сорок, и он был зол. Он искал Эллен более полугода – и нашел здесь, у ее старого любовника, у ее единственного любимого, и Гарднер не мог простить ей измену, поскольку сам находился точно в таком же положении, в каком много лет назад оказался Келли, только Гарднер был проще, сильнее и злее. Он сломал Келли несколько ребер, руку и челюсть, уложил того в углу, а сам сел в ожидании Эллен, которая отправилась за покупками. Она шла обратно, счастливая, невообразимо прекрасная, насвистывая про себя веселую мелодию, и несла в правой руке пакет с полезной экологически безопасной едой из магазина The Co-operative, а левой пыталась удержать огромное мороженое из трех шариков, верхний был шоколадный, и Эллен больше всего боялась потерять именно его – и все-таки потеряла, не успев съесть, и это немного ее огорчило, но лишь немного, поскольку врач запретил ей сладкое, и она рассудила, что в каждой неприятности есть некоторая доля пользы. Она вошла в подъезд и поднялась на третий этаж, открыла квартиру своим ключом и аккуратно закрыла за собой дверь, потому что Джон собирался днем поспать, и она не хотела нарушить его сон.

Келли очнулся в больнице на шестой день; тяжелейшее сотрясение мозга не позволяло ему ходить, и он лежал на койке, глядя в белый потолок и думая о том, что палата на пятом этаже, и при некотором усилии он сможет добраться до окна и завершить начатое Гарднером Спидом дело. Эллен к этому моменту уже похоронили на кладбище на окраине города, а ее муж сидел в камере предварительного заключения, ожидая суда. Келли не хотел мести – это было бы слишком глупо, слишком пусто, слишком жестоко по отношению к самому себе. Он хотел просто добраться до окна, чтобы больше никогда не вспоминать Эллен, чтобы забыть ее навсегда – смерть разлучила их, как и должна была по своему черному призванию. Гарднеру Спиду дали пятьдесят лет за предумышленное убийство с отягчающими обстоятельствами плюс покушение на убийство, но он не просидел и полугода, получив заточкой под ребро от какого-то мелкого, но более искушенного в тюремных драках заключенного. Джону Келли об этом сообщил прокурор, позвонив лично в надежде на то, что это порадует потерпевшего, – но тот молча положил трубку, потому что нельзя было придумать ничего хуже, чем дополнительное напоминание о том страшном дне.

От самоубийства Джона Келли спасла его вторая любовь, которая всегда жила в нем и была, пожалуй, не менее яркой и самобытной, чем любовь к Эллен. Эта любовь активизировалась в те семь лет, что он пытался забыть Эллен, и стала единственной путеводной звездой, когда той не стало. Как ни странно, это не была любовь к горам – хотя альпинизм, требуя предельного напряжения сил и полного отречения от всех мирских наслаждений, отвлекал Келли от трагической действительности. В горах Джон не вспоминал Эллен, забывал о прошлом и знал только одно: нужно идти вперед. Тем не менее альпинизм был лишь вспомогательным средством, инструментом для решения проблемы, решить которую иным путем представлялось бы невозможным. К слову, сам Келли, будучи гетеросексуальным от кончиков пальцев до кончиков волос, никогда бы не назвал испытываемое им чувство любовью – он отговаривался сам от себя терминами «интерес», «увлечение», «хобби», «стремление» и прочими обходными словами, не отражающими основной сути.

На второй год жизни без Эллен – после их первого расставания – к Келли в руки попала книга Питера и Лени Джиллман «Дикая мечта: биография Джорджа Мэллори». На обложке ее был изображен обнаженный альпинист, сидящий со скрещенными ногами на письменном столе. Необыкновенная, напоминающая канонические изображения Нарцисса фигура Мэллори, его правильное лицо, огромные глаза и холодный, спокойный взгляд покорили Келли – если бы Мэллори был современником Джона, тот наверняка бы усомнился в собственной ориентации. Но Келли понимал, что он восхищается вовсе не мужчиной на снимке (он не мог представить себя целующим мужчину – подобная мысль вызывала у него нечеловеческое отвращение), а совокупностью факторов, среди которых было и искусство фотографа, и постановочная поза великого альпиниста, и удивительная несочетаемость его обнаженности со строгой кабинетной обстановкой вокруг. Впоследствии он узнал, что эта фотография – часть сессии, сделанной в 1912 году другом Мэллори, художником Дунканом Грантом. Были ли Мэллори и Грант любовниками – неизвестно, но Келли практически в этом не сомневался, поскольку, тщательно изучив странные взаимоотношения внутри группы «Блумсбери», он пришел к выводу, что свобода в том контексте, в каком ее понимали знаменитые английские интеллектуалы, выходила далеко за границы гендерных предрассудков или даже простых человеческих чувств. Но Келли не беспокоила эта сторона вопроса – его вообще мало интересовало, кто с кем спал, тем более почти сто лет назад. Значительно больше его волновали собственные переживания, в отсутствие Эллен завязанные исключительно на Джордже Мэллори и его взгляде с фотографии. Еще больше Келли нравился другой снимок, сделанный в 1924 году, незадолго до смерти великого альпиниста. Раскрашенная вручную фотография запечатлела всех членов той трагической экспедиции: все они смотрят в камеру и выражения лиц у всех разные, в точной мере отражающие настоящие чувства людей, готовых к штурму величайшей вершины мира. Кто-то улыбается, иной напряжен, кто-то смотрит в камеру, кто-то ловит ворон, но среди всех выделяется именно Мэллори – безумным взглядом фанатика, перекошенной усмешкой на небритом лице, взъерошенными волосами, делающими его похожим на Сида Вишеса (до рождения последнего оставалось тогда еще тридцать три года), и правой ногой, которую Мэллори несколько по-хамски поставил на плечо сидящего впереди Эдварда Шеббира. Эта расхлябанная, геройская поза, этот наглый взгляд восхищали Келли – он нашел хайрез фотографии и повесил на стене в своей спальне; сперва он хотел повесить там плакат с обнаженным альпинистом, но подумал, что не все гости правильно поймут подобную иллюстрацию. Келли посвящал исследованию жизни Мэллори все свободное время и, наверное, мог бы сам написать биографию великого англичанина, если бы обладал хоть каплей писательского таланта, но последнего у Келли не было ни на грош, и потому он – уже бывавший в горах и имевший начальную альпинистскую подготовку – придумал другой способ почтить память своего кумира. Будучи уверенным в том, что именно Мэллори первым ступил на вершину величайшей в мире вершины, Келли загорелся идеей доказать это и начал готовиться к экспедиции, поскольку знал, что кому попало лицензию на восхождение не выдают. Подготовку прервала Эллен, появившаяся на пороге его квартиры с чемоданом в руке и любовью во взгляде.

После ее смерти Келли далеко не сразу вернулся ко второй своей любви. В течение длительного времени он был опустошен и прозрачен, как бутылка из-под виски – последние копились под его столом, в спальне, на кухне, около мусоропровода, и он ленился их выбрасывать; они служили ему своеобразным измерителем, индикатором того, не много ли он пьет, но сколько бы он на деле ни пил, ему всё казалось мало, все казалось, что вполне можно принять еще, и еще, и еще. Алкоголь не помогал, но Джон думал, что просто выпито слишком мало, что нужно добавить, и вот-вот, не пройдет и месяца (или двух, или трех), как он сумеет забыть ту, которую никогда уже не увидит, – но время шло, бутыли накапливались, а сволочная память отказывалась стираться, оставаясь все такой же плотной, аккуратной и до мельчайшей детали сохраняющей черты Эллен. Удивительным и неприятным свойством разума было то, что в первый раз, когда Эллен просто ушла, Келли сумел сделать ее образ расплывчатым, как в расфокусированном бинокле, – но теперь, когда никакой надежды не оставалось со стопроцентной гарантией, бинокль работал как часы и давал картинку повышенной четкости, практически 3D и 4K, как в самых современных рекламируемых в Сети смарт-телевизорах.