Подвал. В плену - Николь Нойбауэр

Элли попыталась вообразить себе это, подумала о своем брате, о родителях. Если кто-то из них вдруг перестал бы с ней разговаривать, ее жизнь закончилась бы.

– И вы больше никогда не видели ее после отъезда?

– В глаза не видел. – Он снова наклонился вперед, его глаза блестели. – Я долгое время даже не знал, где она живет. В последнее время я жил всего в двух шагах от нее, и мы все равно не встречались.

– И все же вы контактировали с ней?

– После смерти родителей я освобождал наш дом. Ее детская комната выглядела так же, как в тот день, когда Роза ее покинула. Я разузнал ее адрес в бюро прописки и отправил ей ящик с вещами, приложив письмо.

Элли превратилась в слух. В квартире не было никакого ящика, никаких детских вещей, никаких дневников, плюшевых медведей – всего того, что обычно собирают девчонки в своих комнатах. А в подвале стояли сложенные друг на друга картонные коробки. Что же Роза сделала с ящиком брата? Что произошло в голове женщины, которая хотела порвать с собственным прошлым, когда ей в руки попала такая капсула концентрированного времени? Может, она все выбросила? Наверное, это сразу повергло ее в оцепенение, в шок. Тогда этот ящик должен где-то стоять.

– Вы знаете, что находилось в этом ящике?

– Там могло быть все что угодно. Ах, господи, я такое не примечаю. Мягкие игрушки, письма, школьные газеты. Припоминаю красивую деревянную коробочку из Бали. И я еще положил фотоальбом. С детскими фотографиями, на которых мы сняты вдвоем.

– Она как-то отреагировала на это?

Зеефельдт пожал плечами:

– От нее я не услышал и «спасибо». Наверное, все эти вещи уже давно лежат в мусорном баке. Наследство она, скорее всего, пустила на благотворительность – весьма великодушно, она такой и была. – Он повертел узкое золотое кольцо на пальце. – А что мне еще оставалось? У меня есть своя семья.

– Вы женаты. Вы взяли фамилию своей жены? – спросила Элли.

Зеефельдт поднял руки и снова опустил. Ему не следовало ничего говорить. Какая разница, что он сделал со своей фамилией?

Эта семья была уничтожена.

Гостиная на вилле Баптиста переходила в открытую галерею, которая, казалось, состояла из одних окон. Три ее стены были сделаны из стекла. Снаружи падали крупные хлопья снега.

Вехтеру казалось, что он быстро поднимается вверх на лифте, от этой метели кружилась голова. Кроме кожаного дивана и плазменного телевизора, больше в комнате ничего не было. Газовый камин в стене рождал языки пламени, но не тепло. Вехтер не мог представить, чтобы кто-то добровольно сидел на этом диване и смотрел телевизор или ел за столом наверху, в узкой галерее. Возможно, семья Баптиста обитала в нескольких комнатах на первом этаже, а гостиная предназначалась лишь для встреч с деловыми партнерами. Ну, и для уголовной полиции. Но Вехтеру такая смена обстановки была даже на руку: это лучше, чем торчать на чужих кухнях.

Оливер сидел на диване, его отец стоял рядом – картина, которая так и ждала кисти семейного портретиста. Их лица были совершенно непроницаемыми. Оливер выглядел карликом на кожаном диване, который, казалось, был изготовлен для великана. Адвокат, которого они пригласили, тоже встал рядом с диваном. Никто из них даже не попытался поприветствовать комиссара или предложить ему присесть: холодный прием.

Вехтер подошел к Баптисту и протянул ему руку:

– Спасибо, что нашли для меня время.

Краем глаза он заметил, как Ханнес поморщился.

Поколебавшись, Баптист все же ответил рукопожатием.

– Как и договаривались, двадцать минут. С нашим юрисконсультом, господином доктором Кимом, вы уже знакомы.

Ким протянул ему свою бледную руку. Отнюдь не любезный семейный адвокат в пиджачке – этот был из тех, что пустят по миру любого, из тех, у кого стрелки на брюках – как лезвия бритвы, а взгляд его говорил о том, что от него ничто не ускользнет.

– Ну да… Господин доктор Ким, боюсь, вы напрасно проделали этот длинный путь. – Вехтер сочувственно поджал губы. – Присутствие правозащитника на обычном полицейском допросе совершенно не обязательно. К сожалению, не все это понимают. Конечно, вы еще можете поговорить со своими доверителями.

Ким поднял уголок рта, даже не удосужившись изобразить улыбку:

– Господин главный комиссар уголовной полиции, у меня тоже есть многолетний опыт практики в судах. Я хотел бы внести предложение…

– Нет, – хором ответили Вехтер и Ханнес.

Они переглянулись, и Вехтер не мог не улыбнуться. Он помнил совет, который однажды дал ему инструктор: «Держись от адвокатов как можно дальше».

– Это же всего лишь предварительные переговоры, – произнес Баптист.

– К сожалению, нам пришлось поменять планы.

– Мой сын не будет делать никаких заявлений без своего адвоката.

– Боюсь, господин Баптист, – Вехтер постарался произнести это как можно мягче, – вам с этим придется смириться.

Адвокат молча ретировался в соседнюю комнату, и Баптист присел рядом с мальчиком. Отец и сын в печальном единодушии. Вехтер не мог налюбоваться этой картиной. Они с Ханнесом присели на противоположный край дивана.

Вехтер наклонился к мальчику:

– Оливер… Мы уже перешли на «ты», да?

Оливер едва заметно кивнул.

– Ты хочешь, чтобы папа присутствовал при нашем разговоре?

Баптист схватил сына за запястье, и мальчик снова кивнул. Все происходило так, как и ожидал Вехтер: Оливером дистанционно управляли. И чем дольше мальчик будет испытывать влияние отца, тем хуже. Им нужно забрать его отсюда. И не из-за необходимости каких-то следственных действий, а просто по желанию самого Оливера.

– Я тебе сейчас кое-что разъясню. Мы допрашиваем тебя как подозреваемого. – Вехтер говорил медленно и тщательно, пытаясь выражаться как можно четче. – Это значит, что если ты не хочешь, то можешь не отвечать на наши вопросы. Но если ты все же что-то начнешь говорить, ты имеешь право в любой момент прерваться и отказаться от своих слов. Решение остается только за тобой. Ты хотел бы что-нибудь рассказать нам по этому делу?

Оливер провел рукой по волосам. Он смотрел то на отца, то на полицейских.

– Я ведь ничего не помню. Почти…

Взгляд отца заставил Оливера замолчать.

– Почти ничего? Ты можешь рассказать нам о том, что ты все-таки помнишь? – спросил его Вехтер.

Пальцы Баптиста-старшего впились в руку сына, где под свежей повязкой скрывались шрамы. Веки Оливера подергивались, но Вехтер не реагировал. Когда мальчик вскочил, голос его звучал механически:

– Я не хочу давать показания по этому делу.

Вехтер шлепнул ладонями по коленям и сказал:

– Тогда на сегодня, наверное, закончим. Вот видишь, все прошло не так уж и плохо. Это уже позади.