Эдгар Хантли, или Мемуары сомнамбулы - Чарльз Брокден Браун

Вывод напрашивался только один: Клитеро побывал здесь и, обнаружив, что кто-то покусился на его скарб, в порыве негодования уничтожил собственную работу. Хорошо еще, что он не застал меня на месте преступления – в этом случае мне было бы несдобровать от его праведной ярости.

Я заставил себя не думать об этом и сосредоточился на своей находке. Механизм шкатулки оказался столь же мудреным, как и у сундука. Но в данном случае у меня не было причин скрывать следы моего вмешательства и обращаться с изделием Клитеро бережно. Отчасти обнадеженный тем, что не понес худшего наказания за неподобающий поступок, я воспылал к содержимому шкатулки еще большим любопытством, чем к пожиткам, хранившимся в сундуке. Положив шкатулку на пол, я расколотил ее на части ударами каблука.

Среди обломков что-то было. Поднеся это «что-то» к свече, я развернул многочисленные обертки, и моему взору предстала книга. Ничто не смогло бы в такой степени заинтересовать меня. Но еще больший восторг я испытал, когда обнаружил, что держу в руках оригинальную рукопись. Я запер дверь, расположил поудобнее свечу и погрузился в чтение.

Уже по первым страницам я понял, что это. Клитеро говорил мне о письме, которое составила госпожа, стремясь оправдать свой отказ вмешаться в судьбу осужденного брата. Письмо не публиковалось, но многие читали его, а близкие друзья сохранили рукопись как драгоценный памятник литературному дарованию и добродетели миссис Лоример, Вот это-то письмо и лежало теперь передо мной.

Лишившись всего – и счастья, и надежд, и благосостояния, – Клитеро стремился сохранить рукопись госпожи, что вполне соответствовало его характеру. Приняв решение покончить с собой, он прежде хотел спрятать столь дорогую ему реликвию от любопытных взоров посторонних людей, и это был естественный для него поступок. Он не сжег ее, не разорвал на мелкие кусочки, а именно спрятал, поскольку его разгоряченному воображению уничтожение рукописи казалось кощунством и святотатством, И совсем не случайно или в силу необъяснимого каприза он закопал ее именно под роковым вязом. С этим деревом была связана трагедия, повлиявшая на сон Клитеро, чем, в числе прочего, можно объяснить и его постоянное влечение к вязу, и почему, впадая в сомнамбулическое беспамятство, он принимался копать там землю. Все-таки Клитеро опустил некоторые детали в своей исповеди – очевидно, чтобы осуществить до конца то, ради чего похоронил рукопись.

Я с жадностью принялся читать. Все соответствовало его рассказу. Но в изложении миссис Лоример события и обстоятельства, описанные в мельчайших подробностях, производили особенно сильное впечатление, свидетельствуя о крепости духа и твердости, равных которым я не встречал. Неудивительно, что Клитеро с его тонкой душевной организацией проникся ощущением ее несравненного превосходства, с трепетом вошел в ее мир, исполненный высочайшей добродетели, и, осознавая ценность жизни, которую он разрушил, с ужасом взирал на свое прошлое.

Жизнь явила ему доказательства непрочности земного процветания и счастья, а также пагубности любого человеческого заблуждения. Увы, даже такая личность, как госпожа Лоример, едва ли не беспорочная праведница, даже и она вплоть до минуты своей гибели находилась в плену превратного убеждения, что кровное родство священно, и оберегала жизнь злодея лишь потому, что он приходился ей братом. Клитеро был просвещен и чужд предрассудков, но он неизъяснимо мучился тем, что навлек на себя обвинение в неблагодарности. Страх услышать от ближних несправедливый приговор довел его до убийства и попытки самоубийства; боязнь запятнать себя воображаемой виной повлекла за собой реальные чудовищные злодеяния.

Я читал весь остаток ночи, но так и не дочитал рукопись до конца. Вопреки моему ожиданию, на следующий день шел дождь и дул сильный ветер. Но это не удержало меня, и я отправился в горы. Скользкие тропы и грязные лужи не могли помешать осуществлению моей цели. Взяв провизию и закутавшись в пятнистый брезентовый плащ, я поспешил к убежищу Клитеро.

Пройдя через пещеру, я достиг моста, который появился здесь благодаря моей изобретательности. С неба отчаянно лило, страшные раскаты грома усиливались в пустоте пещер и бездонных пропастей. Я понимал, что начинается буря, но это не только не удручало меня, но даже радовало. Ярость стихий придавала небывалую торжественность и величие окружавшей меня картине.

Цепляясь руками и ногами за ветви моего импровизированного моста, я под порывом внезапного вихря чуть не свалился в пропасть и ради самосохранения вынужден был освободиться от своей ноши – пришлось сбросить ее в бездну. Это расстроило и обеспокоило меня. Преодолев опасный переход до противоположной скалы, я уселся в тени утеса отдохнуть.

Увы, все мои труды оказались напрасными, ибо утрата клади с едой для Клитеро перечеркивала цель, которую я преследовал. Я отчаялся мольбой или увещеваниями умерить его мучительные угрызения совести, укрепить его силу духа. Я шел сюда, чтобы дать ему пищу, убедив отказаться от голодовки, но теперь не мог этого сделать.

Впрочем, потерю не так уж трудно возместить. Надо только сходить домой и снова взять все необходимое. Времени на это уйдет немного, однако бурю желательно было переждать здесь. К тому же я не знал, вернулся ли Клитеро в свое убежище. Лишь обследовав вершину горы, я смогу убедиться, есть ли там кто-нибудь. А заодно проверю, удался ли мой вчерашний эксперимент, принял Клитеро оставленную для него пищу или нет. Занятый этими размышлениями, я блуждал взглядом по уступам противоположной скалы. Верхушки деревьев неистово колыхались на ветру, стволы пригибались под мощными порывами урагана, разгул которого здесь, в горах, не шел ни в какое сравнение с его слабым подобием в долине. Это было ужасное зрелище. Наконец мое внимание привлекло дерево, служившее мне мостом через бездну. Казалось, что оно сдвинулось с прежнего места. Шквальный ветер мог оборвать последние волокна, связывающие ствол с корнями, и, если буря вскоре не утихнет, дерево неизбежно рухнет в пропасть. Тогда обратный путь будет отрезан, и неприятности, от которых я стремился спасти отчаявшегося беглеца, придется познать мне самому.

Причем у меня и в мыслях не было, что Клитеро нашел другой способ попасть сюда, а значит, и я тоже смогу пройти этим маршрутом. Я полагал, что моя судьба зависит от того, насколько быстро мне удастся преодолеть пропасть, отделяющую меня от спасения. Промедление становилось опасным, я с ужасом обнаружил, что дерево удерживают не более двух волокон, да и те, того и гляди, оборвутся.

Идти по стволу, скользкому от дождя и шаткому от ветра, было невероятно опасно. Чтобы удержаться, мне понадобятся исключительная ловкость и предельное внимание. Прежде всего, следует освободиться от плаща и лежащей в его кармане рукописи. Вряд ли они пострадают, если я оставлю их на несколько часов или на день в надежном укрытии. Можно спрятать их за камнем, под нависающим утесом, а когда прекратится буря, я сразу вернусь за ними – после полудня либо завтра.

Взвесив все эти соображения, я поднялся на ноги и тут заметил какое-то движение на противоположном выступе, куда мне так хотелось скорее добраться, – будто тень промелькнула среди кустов и камней. Сначала я решил, что это, возможно, енот или опоссум, но потом разглядел пуму. Серая, с огромными острыми когтями и сверкающими глазами, она издавала крики, похожие на человеческий голос, и определенно принадлежала к наиболее свирепой разновидности этих хищных кошек[2].