Эдгар Хантли, или Мемуары сомнамбулы - Чарльз Брокден Браун

При взгляде вниз открывался вид на хаотичное нагромождение скал и пропастей. Картину дополняли видневшаяся вдали плодородная долина, извилистое русло реки и поросшие лесом склоны. Мной овладело благоговейное восхищение, которое было усилено контрастом – выбравшись из кромешной тьмы, я попал в объятия светоносной и безмятежной стихии. Никогда еще мне не доводилось подниматься на такую высоту; никогда не открывались моему взору такие необъятные горизонты.

Даже приблизившись к внешнему краю утеса, я мог обозревать оттуда лишь не менее неприступные скалы над лежащей далеко внизу долиной реки. Чтобы менять ракурс зрения, я постоянно передвигался с одного места на другое. Нужно было понять, как возвращаться. Я прошел по выступу, огибая утес, по всему периметру одинаково обрывистый и настолько высокий, что о спуске не стоило и мечтать. В результате выступ привел меня по кругу к отправной точке. Видимо, вернуться назад можно было только через пещеру.

Я сосредоточил внимание на самой горе. Если вы представите себе цилиндр, в центре которого как бы продолблена пещера, соответствующая ему по размеру, и поместите внутрь этой пещеры другой цилиндр, превосходящий первый по высоте, но меньшего диаметра, так что между его краями и стенами останется значительное пространство, – то вы составите некоторое впечатление о том, где я оказался. Насколько это вообще возможно после такого описания, ибо слова в данном случае бессильны. Вершина горы была неровной, бугристой, поросшей деревьями самого разного возраста. Добравшись туда, я ничем не облегчил бы себе возвращения, но подумал, что, поднявшись выше, смог бы улучшить обзор; что, вероятно, там будет более широкий охват горизонта.

Двигаясь по кромке внешней горы, я старался изучать и внутреннюю. Наконец, я достиг такого места, где глубокая пропасть, разделявшая две скалы, была более узкой, чем везде в других местах. Сначала мне показалось, что можно перепрыгнуть ее, однако при более тщательном осмотре стало понятно, что такой прыжок нереален для меня. На глаз расселина имела в ширину тридцать или сорок футов. Посмотреть вниз я боялся. Высота была головокружительная, и две выгнутые дугами стены, которые вверху приближались одна к другой, в основании образовывали нечто похожее на огромных размеров зал, озаренный светом из расщелины, созданной в своде каким-то стихийным катаклизмом. Туда, где я стоял, все время поднимался туман, как если бы внизу по шероховатому дну струился стремительный поток.

Я перевел взгляд на противоположную скалу и вверх, откуда бурный водопад низвергался в пропасть, им же самим, вероятно, и созданную. Шум и движение в равной степени привлекли мое внимание. Было в этой картине, затерянной в пустынном, уединенном месте, какое-то подлинное величие, а обстоятельства, при которых я ее созерцал, и опасности, через которые только что прошел, усиливали впечатление. Ничего подобного я не видел и не испытывал прежде.

Зрелище, открывшееся мне, внушало благоговейный трепет и в то же время пугало, вызывая у меня ощущение безмерного одиночества. Возможно, никогда еще не ступала здесь нога человека и никому не дано было лицезреть это неповторимое скопище бешеных вод. Вряд ли местных жителей что-то могло завлечь в пещеры, подобные этой, да и невозможно представить, чтобы они предавались мечтам над бездной. Еще менее вероятно, что кто-нибудь придет сюда по моему следу. С тех пор как образовался на свете наш континент, я, возможно, первый человек, столь отдалившийся от проторенных троп. Все эти мысли проносились мгновенно, пока я любовался водопадом. Затем мой взгляд упал на камни, которые ограничивали поток, Я восхищался их фантастическими формами и бесконечным разнообразием, как вдруг – словно что-то вспыхнуло в моем сознании, ибо я различил… человеческое лицо!

Это было настолько неожиданно и удивительно, что я позабыл всякую осторожность. Рука, державшаяся за ветку сосны, непроизвольно разжалась, лишив меня опоры, Если бы я стоял чуть ближе к краю, то наверняка сорвался бы вниз.

Встретить живое существо, хоть и на другой стороне пропасти… – это совершенно не соответствовало моим ожиданиям. Добраться сюда можно было только той дорогой, по которой шел я, а что побудило кого-то еще проделать такой же путь, я был не способен даже вообразить, Но я видел его. Как он умудрился оказаться там, где сидел, тоже представлялось мне совершенно непостижимым.

Впрочем, это практически не занимало меня, поскольку было кое-что более важное. Несмотря на всклоченные, перепутанные волосы, несмотря на выражение безумной меланхолии во всех чертах лица, я почти сразу узнал в этом человеке нашего беглеца, Клитеро.

Я присмотрелся к нему повнимательнее. Желание найти его было одной из причин моего путешествия сюда, однако я даже не надеялся отыскать здесь что-либо, кроме его останков, каких-нибудь следов, какого-то призрачного напоминания о давно оборвавшейся жизни. Но что можно обнаружить в этой каменной пустыне самого Клитеро, живого, что он доберется до вершины, явно недоступной человеку, – это не укладывалось у меня в голове и выходило за границы обыденного.

Его одеяние, убогое и грубое, изодралось почти в клочья о шипы ежевики и терновника; руки, щеки и подбородок страшно обросли, и лицо едва проглядывало из-под густых, спутанных волос. В его позе и безумном взоре таилось нечто большее, чем просто болезненный разброд мыслей и чувств. Его застывшие, наполненные горем и печалью глаза свидетельствовали не только об отчаянии, обуревавшем душу, но и о том, что он измучен голодом.

Вид Клитеро привел в трепет сокровенные глубины моего сердца. Ужас и дрожь овладевали мной, пока я стоял и наблюдал за ним, и у меня не было сил обдумать, каким образом я смогу помочь ему. Нужно было дать о себе знать, Но что посоветовать человеку, оказавшемуся в такой ситуации, чем утешить его печаль? Какими словами привлечь к себе его внимание, как облегчить ему муки ужасных страстей? Я не знал. Он был совсем близко, и в то же время непреодолимая бездна разделяла нас. Мне оставалось только позвать его.

Удивление и ужас все еще сковывали меня, отчего мой голос прозвучал пронзительно и проникновенно. Бездонная пропасть и скалы отразили и усилили звуки, когда я воскликнул:

– Эй!.. Клитеро!

Мои слова возымели действие. Он мгновенно очнулся, распрямил спину и впился глазами в крутой выступ над головой, как будто ожидая, что тот сейчас свергнется и раздавит его. Потом Клитеро поднялся с земли. Он едва держался на ногах. Да, он услышал меня, но не мог понять, кто и откуда его зовет. И стал с тревогой озираться по сторонам. Тогда я снова закричал:

– Смотри сюда! Это я тебя звал!

Тут он поглядел в мою сторону. Лицо его выражало одновременно изумление и ужас. Сцепив руки, он наклонился вперед, словно желая удостовериться в реальности происходящего. А затем отступил на шаг и, скрестив руки на груди, потупил взгляд.

Из нас двоих мне первому надлежало прервать молчание, что я и собирался сделать. Чтобы Клитеро лучше услышал меня, я приблизился к самому краю пропасти, на мгновение потеряв его из виду, а когда снова перевел взгляд на противоположную скалу, он уже исчез.