Черная корона - Галина Владимировна Романова

— Нет! Нет, нет и нет! Ничего Черешнева, кроме брачного свидетельства, не подписывала! Довольны, Александра Степановна?!

Почему он соврал? — мучился вопросом часом позже Калинкин. Почему?!

Он уже вернулся домой, для чего-то прихватив к молочным сосискам и бутылку пива, которое не очень-то жаловал. Принял ванну. Сварил картошки, отварил сосисок, откупорил пиво. Смотрел теперь, как медленно оседает мохнатая пена в высоком стакане, и мучился одним и тем же вопросом.

Почему он соврал?! Почему сказал всем, что Черешнева ничего не подписывала? Потому что хотел насолить Александре? Или потому, что не додумался спросить у потерпевшей об этом?! А вдруг она и в самом деле что-то подписывала, что тогда?..

— Бедная ты моя! Бедная…

Это уже не бабушка шептала над ней, а Марина. Они заявились к ней с Анной Ивановной и сестрой-хозяйкой Верой накануне выписки. Принесли две громадные жареные курицы, пакет мандаринов, двухлитровую упаковку сока и огромный букет желтых хризантем.

— А мы тебе нарочно розы не принесли, — доверительно сообщила ей Анна Ивановна, наклоняясь к самому ее уху. — Видели, как твой изверг тебе их тут таскает букет за букетом. Давно хотели навестить, да все на него нарывались. Раза три точно!

— Как вы узнали?

— В газете прочитали сводку ДТП, — ответила Анна Ивановна и снова пристала: — Признайся, Владимира, не обошлось без него?

Она молчала в ответ.

— Снова будешь продолжать упорствовать и жить с ним под одной крышей?!

— Ладно вам, Анна Ивановна, не приставайте к ней. — Это Марина за нее вступилась, заметив, как Влада поморщилась. — Ей сейчас не по себе, а тут мы еще! Вот выпишется, тогда, может, и к нам…

Выписывать ее должны были завтра.

Влада уже вставала, ходила по палате и даже выбиралась в коридор. Ужасную повязку с головы сняли, и оказалось, что волосы ей совсем не подстригли, а она-то переживала. Выщипали за ухом маленький клочок, рана там оказалась достаточно глубокой, и только. Пожилая медсестра помогла ей вымыть волосы, расчесала и все нахваливала, сокрушаясь, что ее детям бог не дал такой шикарной шевелюры. Корсет с шеи тоже сняли, сочтя лишним.

— Ничего с вами страшного не случилось, — утешил ее на последнем обходе врач. — Нервничать противопоказано, это может вызвать головные боли, а во всем остальном вы полностью здоровы и готовы к выписке.

Выписываться она не желала. Представить себе свое возвращение домой было невозможно.

Милиция могла думать все, что угодно. Черешнев мог продолжать врать, как врал все то время, что она лежала на больничной койке.

Она-то знала, что и как было на самом деле! И с ума она не сходила. И голос мужа своего в телефонной трубке слышала вполне отчетливо. И машину его рассмотрела, и номера.

А ей никто не верит! И еще разговаривают, как с душевнобольной или вообще как с преступницей.

К бабушке тоже было нельзя. Та, смущенно пряча глаза, сообщила, что Колька-плотник перебрался к ней и живет у нее уже как с месяц. Любовь у них, оказывается, обнаружилась. Толклись-толклись на одной кухне столько лет, иной раз и поругивались, а тут вдруг решили на старости лет хоть недолго, да в счастье пожить.

— Уважительный он, Коля-то, — винилась перед ней бабушка, будто и в самом деле была виновата. — А его из комнаты начали выгонять, без прописки или чегой-то еще… Вот и пришлось приютить…

Ее приютить оказалось некому, кроме Анны Ивановны. Та настойчиво продолжала склонять Владу к тому, чтобы та перебиралась к ним с вещами.

— Я подумаю, — пообещала Влада, стараясь не смотреть в сторону сестры-хозяйки.

Нехорошим она ей казалась человеком. Злобным каким-то и скопидомным. Несколько раз за время посещения напомнила ей, как дорого им обошлись фрукты и куры. Мол, нечего нос воротить от добрых людей, которые к ней, стало быть, с пониманием. А нужно выздоравливать да занимать койку напротив Маринкиной.

Марина оказалась единственным человеком из этой троицы, которая ничего от нее не хотела. Просто смотрела на нее, без конца покачивая головой, гладила по руке и приговаривала:

— Бедная ты, бедная… Могла бы и погибнуть, Влада! И инвалидом остаться…

Могла бы и погибнуть, могла бы лишиться рук, ног, зрения, зубов. Да мало ли что она могла! Все, что угодно! Разве это важно сейчас? Важным казалось другое: какую цель преследовал ее подлый супруг, затевая эту грязную игру?! Что он хотел?

Она много думала, валяясь без движения на больничной койке. Много слушала и следователя, и Игоря Андреевича, и Танюшу, которая тоже навещала ее со слезами на глазах. Слушала, сопоставляла и где-то уже через неделю пришла к выводу, что Черешнев не собирался ее убивать. Если бы собирался, непременно убил бы.

Не-е-ет, тут крылось что-то другое. Зачем тогда вся эта затея с машинами? Их ведь и в самом деле было две, она теперь в этом не сомневалась. И пускай этот настырный следователь думает, как ему хочется, она просто уверена, что машин было две.

Откуда могла взяться вторая — точно такая же?! И для чего? Для того, чтобы она запуталась во всей этой хитросплетенной дребедени и выглядела сущей дурой, рассказывая об этом?! Скорее всего, да. И тут же возникал вопрос: а зачем было выставлять ее дурой, зачем? Развестись можно и безо всей этой канители. Зачем тогда?

Игорь Андреевич в один из своих визитов, стоя перед ее кроватью на коленях и неистово зацеловывая ее ладони до мозолей, выдвинул вдруг свою версию происходящего:

— А что, если это происки моих врагов, дорогая?! Что, если кто-то хотел меня подставить, а?!

— Но ты же звонил мне, а теперь отказываешься!

Едва очнувшись в больнице, она перестала говорить ему «вы». И отчество теперь не произносила вслух, иногда про себя — по привычке. Но вслух теперь звала его только Игорем и без благоговейного «выканья».

— Я не звонил! Не звонил, Володька, как ты не поймешь?! — Он подскочил тогда с коленей и принялся метаться по палате, сделавшись невероятно жалким и растерянным.

— Но я слышала твой голос! — упорно стояла она на своем.

— И что с того?! Ты не знаешь, как сейчас разводят по телефону, ловко копируя голоса? Нет? Так я расскажу!

И Черешнев начал долго и пространно рассказывать ей о каких-то знакомых и о знакомых их знакомых, пострадавших от подобного пиратства.

— Понимаешь теперь?!

— Да, возможно. Возможно, кто-то очень ловко скопировал твой голос, вызывая меня на окраину города, но…

— Что опять?

Он всплеснул руками совсем по-стариковски. И Влада впервые подумала, что он не так уж и молод — ее супруг. И седина в волосах все гуще, и мешки под глазами не успевают за день расправиться, и пальцы рук подрагивают.