Пленительные объятия - Ферн Майклз

Поджав губы, экономка заменила зеленое на алое.

— Впрочем, день сегодня гнетущий, пасмурный, так что лучше я надену желтое. Риган ведь любит желтый цвет…

Три с лишним часа, девять отвергнутых платьев, четыре пары туфель — и вот Сирена наконец оделась. Фрау Хольц вздохнула с облегчением, когда госпожа натерла щеки красной испанской бумагой и уложила волосы. Впрочем, когда Сирена повернулась, экономка побледнела, увидев, насколько глубок вырез платья.

— Ну, что вы думаете? — последовал вопрос.

— Я знала, что вам лучше вернуться к темно-зеленому шелковому. Вы великолепны! Как же еще вам выглядеть? Да, великолепны. Менеер ван дер Рис будет просто сражен!

Пока домоправительница ходила за лакеем, Сирена нервно сжимала кулаки. А если Риган даст ей от ворот поворот? А если он откажется даже разговаривать, заметив лишь, что брак их расторгнут и обсуждать больше нечего? А если… Ах, что толку ломать себе голову! Сирена должна с ним встретиться и посмотреть, как он отреагирует на то, что она здесь, в Англии.

Сирена вновь тряслась в экипаже по улицам Лондона. Несколько раз, пока тянулось их путешествие, она слышала, как Якоб и кучер осыпали проклятьями, а иногда и ударами бича, всех этих бродяг и нищих, затруднявших продвижение к холму Святого Дунстана. Переезд, занимавший в обычных условиях менее часа, продлился на сей раз почти два с половиной, и Сирена начала беспокоиться, что Риган уйдет куда-нибудь из офиса или будет отозван по какому-нибудь срочному делу. Почему, ну почему она так долго провозилась, выбирая подходящее платье?! Риган никогда не обращал внимания на всю эту парадную сбрую! Если он все еще любит свою Сирену и все еще жаждет встречи с ней, ему не составит труда принять ее одетой даже в рубище и с головой, посыпанной пеплом!

Экипаж остановился на углу Святого Дунстана и Темз-стрит. Сирена подняла руку, чтобы постучать в дверь, — голова гордо вскинута, плечи расправлены.

Быстро, чтобы не переменить решение, Сирена вошла. Ван дер Рис стоял подле огромной настенной карты, отмечая на ней, очевидно, новый навигационный маршрут.

Уже при одном взгляде на широкую спину супруга у Сирены пробежала по телу дрожь. Она видела, как он наклонился, вероятно, обдумывая иной судоходный путь, отличный от только что проложенного. Риган слегка пошевелился, потом резко качнулся на каблуках. Нет, он совершенно не изменился: по-прежнему в прекрасной физической форме, волосы все так же по-мальчишески взъерошены и все так же светлы.

— Риган! — мягко сказала Сирена голосом, шедшим из самой глубины ее души. Да, имя было произнесено раньше, чем она успела осознать это. И оно прозвучало точно мольба, точно крик, вырвавшийся из недр ее сердца. Она увидела, как напряглась его спина. Медленно, словно бы во времени образовались какие-то зловещие пустоты, как это иногда случается во сне, Риган повернулся к ней лицом. Он, похоже, отказывался верить своим глазам. Если голландец и догадался о тех чувствах, которые сквозили в голосе Сирены, когда она произнесла его имя, он не подал вида.

Красавица-испанка буквально пожирала Ригана взглядом. По ее глазам легко угадывалось, какие эмоции переполняют несчастную. Ей следовало сказать что-нибудь, сделать хотя бы движение навстречу. Однако ноги словно вросли в пол, язык не слушался…

— Ты… ты хорошо выглядишь, Риган, — пробормотала наконец Сирена.

Мускулы на его руках заметно напряглись, Риган сжал пальцы в кулак.

— Да и ты неплохо выглядишь, — проговорил он холодным, насмешливым тоном. — Вижу, что тебе удалось преодолеть свое горе. Боже мой, уж не обманывает ли меня зрение! Ты, кажется, потеряла свои четки!

— Риган… я…

— Ты решила съездить в Англию и нанести мне визит? Об этом тебе хочется сказать? Слишком поздно, Сирена. Зачем бы ты сюда ни явилась, ты несколько ошиблась адресом. Оглянись. Все, что ты здесь видишь, — это и есть я. Крохотная закопченная контора с комнатой, где с трудом помещается даже один человек. Пока что моя компания — это я сам, но со временем мой ввоз-вывоз составит серьезную конкуренцию голландской Ост-Индской компании.

— Но я здесь не за этим, Риган. Мне просто хотелось увидеть тебя и кое о чем поговорить. Я хочу знать… хочу услышать из твоих собственных уст, по какой причине ты расторгнул наш брак. Я хочу от тебя лично услышать, что ты меня больше не любишь. Скажи, что это так, и я больше никогда тебя не побеспокою, никогда! — выкрикнула Сирена срывающимся голосом, вынуждая его произнести эти жуткие слова и в то же время отказываясь верить, что он так и сделает. — Я люблю тебя, Риган! Да, я до сих пор люблю тебя! Я отдала тебе все, чем обладала: сердце, душу, тело. Я подарила тебе сына! Я любила и твоего первого сына, Калеба, любила так, словно он был и моим ребенком! Я была готова отдать за тебя жизнь… Так почему же, скажи, почему ты так жестоко поступил со мной?! У меня теперь нет ничего, ты все отнял! Даже Калеб от меня отвернулся! — в глазах Сирены стояли слезы. — Почему?

В глубине ее сердца родился этот крик и вырвался наружу, обжигая слух Ригана, как горячая лава обожгла бы ему тело.

Ван дер Рис буквально оцепенел, когда заметил тонкую женскую руку, протянутую ему навстречу.

— Как хорошо, как трогательно умеешь ты просить, Сирена, — сказал он. — Я помню еще один подобный случай, когда ты столь же выразительно умоляла меня запастись терпением и подождать, пока ты, наконец, смиришься с потерей сына. Я и тогда тебе не поверил, и сейчас верить не собираюсь. Твоя жизнь всегда была полна обмана и лжи. Надувательство — вот твой оплот. Ты проливала направо-налево человеческую кровь, спала с Цезарем, а потом нагло заявляла мне, что тебя опоили каким-то зельем и ты была не в себе. Хорошо, я простил тебе все это, когда ты подарила мне сына. Я любил тебя с не меньшей страстью, чем та, которую ты тут пытаешься изобразить. Когда умер Михель, не было печали более глубокой и безысходной, чем моя. Ты, конечно же, тоже глубоко скорбела, но при этом не позволила мне помочь твоему горю, не захотела, чтобы я разделил его и тем самым приблизил хоть немного пору окончательного примирения с этим ужасным событием, потрясшим нашу жизнь. Я упрашивал тебя днями, неделями, месяцами, но ты неизменно отвергала меня. Тогда я предложил тебе вернуться в Испанию и попробовать начать все с начала, но ты и от этого отказалась, заявив, что никогда не покинешь могилу сына. Поскольку я прощал тебе все и очень любил тебя, мне удалось кое-как уверовать в это твое заявление. Ты мне не оставила другого выбора. Так что, если мы уже начали обмениваться взаимными обвинениями, давай будем благоразумными и возложим, наконец, вину на того из нас, кто действительно этого заслуживает.

— Да, Риган, да, я во всем виновата, пусть на мне останется бремя этой страшной вины! — достаточно твердым голосом проговорила Сирена, и хотя по ее гладким, цвета слоновой кости, щекам ручейками текли слезы, она еще могла сдерживать подкатившие к горлу рыдания. — Я принимаю тот факт, что потребовала от тебя гораздо больше терпения, чем то, на которое ты способен. Я ошибалась, отвергая тебя, когда твое тело жаждало насладиться моим. Я отрицала утешения, которые считала грубыми и недостойными памяти сына, но которые все-таки следовало бы дать тебе. Что ж, я всего лишь хрупкая слабая женщина, но, пожалуйста, взвали на меня бремя этой вины! Мне и в самом деле жаль, что все так обернулось. Я для того сюда и приехала, чтобы все исправить. Прошу тебя, возвращайся ко мне, мы сможем начать все сначала. Прости, Риган, это любовь к сыну и тоска по нему ослепили меня. Но ведь Михель — это наш сын, ведь правда? Он не только твой или мой, он — наш! Простишь ли ты меня?