Военнопленные Халхин-Гола. История бойцов и командиров РККА, прошедших через японский плен - Юрий Свойский

«…Где находятся солдаты, там у них очень грязно, живут очень плохо…» (Григорий Топилин).

«…Солдаты обмундирование носят старое, рваное, кормят одним рисом. Нам давали мяса один килограмм на 90 человек, хлеба грамм 300 серого, капуста да вода, а их солдаты кидаются до этого несчастного супа, как волк до махана. Товарищи, разве у нас пойдет красноармеец отбирать каплю супа или хлеба? У пленного? Никогда…» (Николай Шатов).

Что касается жизни местного населения, то больше всего красноармейцев удивили рикши, воспринятые ими как крайняя степень унижения человека – большая чем их собственные злоключения в хайларских «собачьих ящиках»:

«…Приехали в Харбин, смотрим, ездят на людях на манчжурах, издеваются над ними…» (Павел Рогожников).

«…Жители живут плохо, на тележках возят пузатых самураев, или работают у помещика и у фабриканта за гроши, одежда грязная, оборваны, работают от темна до темна…» (Тимофей Вертлюгов).

«…Β Харбине видел, как китайцы возят на двуколке самураев и видел очень много нищих, видел как работают маленькие ребятишки…» (Григорий Топилин).

«…Рабочий класс у них работает с темного до темного – рикши китайцы возят толстопузого японца…» (Николай Шатов).

В некоторых случаях собственные наблюдения, сознательно либо случайно, смешивались с материалом, полученным на довоенных политинформациях. Так, например, Павел Рогожников вряд ли мог иметь основой собственные наблюдения для утверждения, что «…допустим, японец за день получает рубль, то манчжур – 40–50 коп.» Однако и здесь увиденные на улицах Харбина рикши оставались главным символом угнетения.

«…ничего нет, ни муки, ни соли, всегда всего не хватает, народ возят на себе «рикши» и весь народ живет голодный и холодный и вся их военщина недовольна…» (Павел Чураев).

«…Для меня сейчас жизнь и быт империалистических держав ясны как зеркало, что может быть хуже, чем ездить на людях, на этих рикшах. Это можно видеть там, где свирепствует фашизм, где труд человека ценится копейкой, за которую рабочие работают 18 часов в сутки, чтобы заработать на кусок хлеба, где человек забит в невежестве…» (Хаим Дроб).

Не позднее 22 октября следствие было закончено и комиссия представила результаты своей работы корпусному комиссару Бирюкову, который должен был принять решение о дальнейших действиях в отношении бывших военнопленных – отдаче под суд, увольнении из РККА или возвращении в свою часть. Авторство окончательной редакции этого документа установить не удалось, предположительно он был написан полковым комиссаром Цебенко.

Председатель комисии Цебенко оформил отчет как окончательный документ, за подписью Бирюкова и своей, предполагая, по-видимому, что военный комиссар Фронтовой Группы утвердит этот документ без изменений. Бирюков, однако, подписывать отчет отказался, затребовал документы, подтверждающие выводы комиссии и, сделав ряд пометок, отдал отчет на доработку одному из своих подчиненных. Последний подверг результаты следствия обширной и, несколько неожиданной для реалий второй половины 30-х годов, правке.

Общий тон этой правки заключался в смягчении формулировок и замене эмоциональных формулировок на нейтральные. Заключение комиссии было в значительной степени деполитизировано, из него решительно вычеркивались обвинения в «контрреволюционной агитации», «клевете на советскую власть», «написании контрреволюционных листовок» и заменяя «измену Родине» на «нарушение военной присяги». Выражение «сдался в плен» в большинстве случаев было заменено на «взят в плен», заключения дополнены смягчающими обстоятельствами. Полагая, что большая часть сведений, полученных от пленных, была из них выбита японцами, оставшийся неизвестным подчиненный Бирюкова вычеркнул обвинения в «разглашении военной тайны» и «даче подписи на чистом листе бумаги». Справедливости ради следует отметить, что в некоторых случаях обвинения в «клевете на партию и советскую власть» он сохранял, а иногда (дела старшины Дроба, красноармейца Лигостаева) – и дополнял формулировки обвинения отягчающими обстоятельствами, не требуя, однако, применения к обвиняемым «политической» статьи. Судя по характеру правки, при ревизии отчета комиссии сотрудник политотдела фронтовой группы подошел к делу ответственно, и не только просмотрел документы, но и побеседовал по крайней мере с частью бывших военнопленных. Затем документ был возвращен на подпись. Новый окончательный текст был еще раз подвергнут правке, на этот раз лично военным комиссаром Фронтовой Группы. Из списка отдаваемых под суд корпусной комиссар Бирюков вычеркнул троих красноармейцев (Тимофея Воронина, Дементия Каракулова и Афанасия Мигунова), а для двоих командиров (майора Владимира Стрекалова и старшего военфельдшера Федора Гладких) отдачу под суд заменил увольнением из армии.

Из числа военнопленных, переданных при обмене 27 сентября 1939 года комиссией по опросу военнопленных было предложено:[110]

Решением военного комиссара Фронтовой Группы корпусного комиссара Бирюкова было утверждено:

23 октября с докладом о результатах работы комиссии по опросу пленных ознакомился командующий Фронтовой Группой Г.М. Штерн. Документы не сохранили никаких следов вмешательства Штерна в процесс следствия и принятия решения по дальнейшей судьбе возвратившихся, однако можно предположить, что Штерн и Бирюков этот документ обсуждали. Решение было либо принято совместно, либо командующий Фронтовой Группой просто согласился с предложением своего комиссара – но, так или иначе, шифрованная телеграмма № 0111 в адрес Наркома Обороны ушла за двумя подписями – Штерна и Бирюкова.[111]

Командующий Фронтовой Группой командарм 2-го ранга Г.М. Штерн (справа) и комиссар Фронтовой Группы корпусной комиссар Н.И. Бирюков (слева), Халхин-Гол, август 1939 г.