Военнопленные Халхин-Гола. История бойцов и командиров РККА, прошедших через японский плен - Юрий Свойский

В пяти случаях из 38 Трибунал вообще оправдал подсудимых, несмотря на то, что на них имелись показания других военнопленных о нелояльном поведении (в том числе сотрудничестве с японской разведкой) и «антисоветских высказываниях». В приговорах можно встретить такие определения «Что касается показаний допрошенного в качестве свидетеля обвиняемого по другому делу Валова о якобы выданных Богачевым при допросах неприятельскому офицеру некоторых сведений военного характера, то таковые как подслушанное и ничем не подтвержденное вызывает сомнение в своей правдоподобности».[122] В некоторых случаях трибунал не ограничивался констатацией неприменимости «подслушанного», но и активно привлекал свидетелей для оправдания подсудимых: «Что же касается показания допрошенного в качестве свидетеля осужденного по cm. 193-22 УК Лукашек о данном Лигостаевым в плену на допросе показании о молоко-мясопоставке в антисоветском духе, то таковой «как подслушанное» вызывает сомнение и кроме того опровергается показаниями свидетелей – Филиппова и Горновского, утверждающих что Лигостаев наоборот при спорах с отдельными пленными высказывался о колхозной жизни и лично своей как колхозника с положительной стороны».[123] При этом Трибунал, в лице председательствующего военюриста 2-го ранга Пензина, весьма эмоционально спорил с Особым Отделом, употребляя определения вроде «…и не сдались, а были взяты в плен…».[124]

Изучение приговоров показывает, что при определении степени виновности и вынесении приговора трибунал учитывал ряд факторов, влиявших на ужесточение или смягчение наказания – прежде всего обстоятельства попадания в плен, поведения в плену и, в некоторых случаях, последствий пленения.

Наиболее серьезным отягчающим обстоятельством являлась сдача в плен в составе группы, что автоматически определяло максимально жесткое наказание. Так, из восьми красноармейцев, сдавшихся во главе с капитаном Казаковым, один был приговорен к расстрелу и семеро – к 10 годам лишения свободы с конфискацией имущества и поражением в правах, несмотря на то, что на троих из них (Александр Бизяев, Виталий Завьялов, Петр Панов) не имелось сведений о «недостойном поведении в плену». Однако два других случая группового пленения красноармейцев 36-й стрелковой дивизии были трактованы следствием и трибуналом иначе. В первом случае один из красноармейцев еще на этапе утверждения результатов следствия был вычеркнут из списков отдаваемых под суд (предположительно – как раненый), а остальные четверо получили по 8 лет лагерей с поражением в правах, но без конфискации. Вторую группу освободили от наказания еще на этапе следствия, по-видимому, приняв во внимание показания красноармейцев о полном израсходовании ими патронов.

Безусловно отягчющим обстоятельством являлась сдача в плен с японским пропуском-листовкой, квалифицируемая как преступление не воинское, но контрреволюционное. Начиная с первой мировой войны, вследствие распространения грамотности среди солдат воюющих армий, разбрасывание таких листовок над позициями противника с помощью самолетов или, реже, агитационных снарядов стало одним из стандартных методов психологического подавления противника. На Халхин-Голе листовки-пропуски распространяли и японские, и советские «политорганы», правда японцы, вследствие неповоротливости политотдела 57-го корпуса, сумели наладить оперативное изготовление таких листовок раньше и начали разбрасывать их уже в конце июня. По сведениям, публиковавшимся в японской прессе, все красноармейцы, взятые в плен в начале июля имели при себе такие листовки. Даже в сентябре, после окружения и уничтожения частей 23-ей пехотной дивизии некоторые красноармейцы продолжали хранить листовки-пропуски и обсуждали возможности их использования. Так, в 17-м понтонном батальоне обеспокоенный затишьем на фронте красноармеец Мамонов говорил своим товарищам: «Японцы молчат, как бы они нас не обошли с тыла. Тогда придется взять листовку, в которой они приглашают нас к себе и бежать к ним»[125].

Следствием было установлено, что листовки-пропуски имелись при пленении по крайней мере у красноармейцев Михаила Шахова, Григория Тархова, Кузьмы Тиунова и Ивана Тиунова. Всем им, по совокупности вменяемых преступлений, было предъявлено обвинение по ст. 58–16. Трибунал, однако, либо вообще не упомянул о листовках, либо официально признал обвинение в переходе с листовкой на сторону противника «в судебном следствии не подтвердившимся».

Следствие считало отягчающим обстоятельством принятие от японцев любых «подарков» (например, одежды, выданной вместо отобранной военной формы), «угощений», особенно – угощений «вином», а также совместное с японцами пьянство. Впрочем, в большинстве случаев, трибунал все-таки не принял во внимание обвинения в таких прегрешениях.

Иногда на судьбу подсудимых влияли не столько сам факт пленения, ведение в плену «антисоветских разговоров» или сотрудничество с противником, сколько прямые и косвенные последствия пленения, рассматривавшиеся как серьезное отягчающее обстоятельство.

Так, например, обвиненному по ст. 193-22 Батыру Кайбалееву был вынесен смертный приговор, хотя следствие так и не смогло в сущности инкриминировать ничего существенного, кроме обычного: «за 4 месяца пребывания в плену неоднократно вызывался на допросы. На предложение остаться в Маньчжурии, якобы, отказался» В приговоре было отмечено, что «В плену Кайбалеев выдал неприятельским военным и жандармским властям тайны военного характера о времени прибытия части на фронт, о численном составе ее и об автомашинах и кроме того вел себя недостойно звания бойца РККА.» В подобном обвинялись, в той или иной мере, почти все отданные под трибунал бывшие военнопленные, в отношении которых Трибунал широко применял статью 51 УК РСФСР, заменяя расстрел заключением в ИТЛ. Тем не менее Кайбалеев был приговорен к смертной казни. Предположительно ему в первую очередь поставили в вину смерть младшего политрука Александра Комаристого, плененного и убитого японцами:

«Кайбалеев в качестве дозорного следовал вперед по направлению расположения неприятеля, сзади его шло отделение разведки: увидев на большом расстоянии незначительное число неприятельских солдат, Кайбалеев не только не открыл по ним огонь из имеющейся у него винтовки с 90 патронами и двух гранат, но даже не дал для сзади его движущегося отделения сигнального выстрела, а встал на месте и стал дожидаться приближения неприятельских солдат, которым и сдался в плен с упомянутым оружием без всякого сопротивления. В результате погиб политрук Комаристов».

Другим примером «особых обстоятельств» может служить дело танкистов Чулкова и Герасимова и стрелка Бурняшова. В 3 часа утра 6 июля 24-й отдельный танковый батальон (2-й танковый батальон 11-й танковой бригады) получил приказ атаковать оборону противника на правобережьи реки Халхин-Гол. С 3.20 до 9.00 батальон произвел две атаки, глубоко вклиниваясь в японскую оборону. Противник был оттеснен на полтора километра, однако батальон понес тяжелые потери – 7 человек убитыми, 4 ранеными и 5 пропавшими без вести, 6 танков БТ-5 было потеряно безвозвратно и еще 3 повреждено. Среди пропавших без вести были механик-водитель младший комвзвод Дмитрий Чулков и башенный стрелок красноармеец Алексей Герасимов. Их танк во время боя был подбит, при выходе на исходную позицию они друг друга потеряли и в тот же день были взяты в плен с оружием в руках. Также 6 июля при отражении атаки японских танков и пехоты в ходе рукопашной схватки был взят в плен красноармеец 171-го отдельного моторизованного стрелково-пулеметного батальона 8-й мотобронебригады Александр Бурняшов. Через несколько дней жестоко избитые красноармейцы согласились инсценировать сдачу в плен и сфотографироваться выходящими из танка БТ-5 и сдающимися в плен сотруднику жандармерии. Постановочный характер этой фотографии не вызывает сомнений – Алексей Бурняшов не мог быть взят в плен выбирающимся из люка механика-водителя, а кэмпэя трудно представить себе на передовой линии. Дмитрия Чулкова на в кадре нет, по-видимому, его внешний вид после пленения не годился для фотографии. Еще через несколько дней снимок был опубликован в газете «Харбинское время», а затем широко разошелся по эмигрантской, китайской и мировой печати. Более того, этот снимок и сейчас время от времени публикуется с подписью «Халхин-Гол, советские танкисты сдаются в плен», или аналогичной, то есть продолжает «порочить Красную Армию». Компрометирующих материалов о недостойном поведении в плену на Чулкова, Герасимова и Бурняшова не имелось и, вполне возможно, не будь фотографии в «Харбинском времени», все трое, скорее всего, были бы оправданы или вообще не были бы отданы под суд. Теперь же фигурантов фотографии предполагалось судить за измену Родине (Бурняшова) и недостойное поведение в плену (Герасимова); Дмитрия Чулкова предполагалось направить в свою часть. Он был арестован на сутки позже остальных преданных суду бывших военнопленных и, вероятно, это случилось после какого-то внешнего вмешательства. Тем не менее трибунал не последовал рекомендациям 00 ГУГБ НКВД и всем троим измена Родине не инкриминировалась, обвинение было предъявлено по статье 193-22. 31 октября все трое были осуждены: Алексей Герасимов на 10 лет ИТЛ с конфискацией имущества и поражением в правах на 4 года, Дмитрий Чулков на 8 лет ИТЛ с конфискацией имущества и поражением в правах на 2 года, а Александр Бурняшов на 6 лет ИТЛ с конфискацией имущества и поражением в правах на 2 года.