Обезьяны - Уилл Селф

— Нападает «хуууу»?

— Именно, нападает. Однако его атаки фантастически неэффективны — мышечный тонус словно на нуле, похоже на моторно-функциональный запрет, даже, я бы показал, на частичную атрофию. В общем, несмотря на то, что он в самом деле всякий раз испытывал ужас, он всякий же раз оказывался неспособен нанести персоналу сколько-нибудь значительный ущерб, так что мы решили обойтись без смирительной рубашки и не давали ему никаких лекарств, только самое легкое седативное, потому что в целом он не представляет для окружающих ни малейшей опасности.

В углу экрана появилась медсамка и влапила Уотли какую-то бумагу.

— Прошу прощения, — показал Уотли. Он что-то написал на листке и махнул лапой, приказав медсамке удалиться и не дав ей даже легкого тычка в наказание за дерзость.

Буснер повернулся к Прыгуну и презрительно поднял брови. Как только Уотли снова повернул морду к экрану, Буснер показал:

— А что это за история с письмами про людей, когда это впервые возникло «хууу»?

— Ну, когда его привезли, он не очень-то был способен выражать мысли жестами, — по крайней мере, так записано в журнале у дежурного, который его принимал. Он также вокализировал — однако вокализации были гортанные и совершенно неразборчивые, всякие странные и необычные звуки. Минуло несколько дней, прежде чем он худо-бедно восстановил жестикуляторную способность.

— И «хууу»?

— Ну, он только и делает, что заламывает лапы: «Пошла прочь, проклятая макака! Иди к черту, дьявольщина, порождение тьмы!», в этом роде. Я привлек Боуэн, и мы запустили переписку, чтобы попробовать поставить диагноз. Решили начать с гипотезы, что все это либо перебор с наркотиками, либо острый гипоманиакальный психоз, нервный срыв…

— Он раньше лечился по нашей линии «хууу»?

— Ну-у…

— Не увиливайте! Лечился или нет «хууу»?

— Его личный врач, некто Бом из Оксфордшира, машет, что у него бывали депрессии и что он сидел на наркотиках. Несколько лет назад у него случился весьма серьезный срыв, в это время распадалась «уч-уч» его группа, но ничего похожего на то, что мы имеем сейчас, ничего мало-мальски напоминающего психоз. Как только мы прочитали его историю болезни, сразу сменили подход на более мягкий, щадящий. Чистку он явно не переносил, так что мы положили за правило, что ни другие пациенты, ни медперсонал не имеют права к нему прикасаться. Это себя оправдало — за последние несколько дней он стал жестикулировать куда разборчивее и, собственно, написал Боуэн про эту свою галлюцинацию насчет людей. По его жестам, он, будучи человеком, лег спать в мире людей, в гнезде с человеческой самкой, а проснулся в мире, как его знаем мы…

— А что с этой любовницей «хууу»?

— «Хууу» с самкой, с которой он был в тот день, когда его к нам привезли?

— О ком еще я могу спрашивать?

— С ней все в порядке. Она, разумеется, в легком шоке, но вовсе не думает, что она — животное!..

— Вот что, Буснер, — показал Уотли, некоторое время подержав лапы в неподвижности, — вы знаете «уч-уч», я не слишком-то одобряю общую тенденцию и направление ваших исследований…

— Да-да, мне докладывали.

— Но, должен призначиться, этот случай не просто поставил передо мной неразрешимую задачу — эта седалищная мозоль просто жаждет, когда ее покроет такой самец, как вы. Самое удивительное — устойчивость его бредовых идей. Дела у Боуэн ползут неплохо, но ни мне, ни ей никогда не приходилось иметь дело с расстройством, которое было бы одновременно столь последовательным — у него на все есть ответы — и столь сложным. Я бы хотел, чтобы вы осмотрели его, если у вас есть…

— Уже еду, — треснул Буснер по экрану, намеренно задев кнопку, разрывающую связь.

Отухав с Уотли, Буснер опустил лапы. Прыгун отметил, что босс уселся по-турецки и принялся играть с монеткой — она описывала круги вокруг пальцев задних лап, переползала из одной ступни в другую и обратно, затем в игру включились передние лапы, и монетка ушла бродить по запутанному двадцатипальцевому лабиринту. Прыгун хорошо знал — это знак, что Буснер глубоко задумался, и если его сейчас побеспокоить, дело скорее всего кончится телесными повреждениями, поэтому сосредоточился на дорогое и не отрывал лапы от руля. Даже старшие подростки на заднем сиденье почуяли, что вожак занят чем-то серьезным, и притихли.

Буснер же размышлял. Мысли мелькали одна за другой в такой полной ясности, какая наступала у него в голове лишь тогда, когда он сталкивался с новой патологией или незнакомой симптоматикой. В такие минуты именитый психиатр воображал себе, что ворошит термитник. Воображал, как запускает лапу в нору, где скрыты новая информация, предположения и идеи, и вытаскивает ее обратно, а в шерсти уже копошатся десятки воображаемых термитов-гипотез. Одну за другой Буснер выуживал их из шерсти и пробовал на зуб. Вот что у него получалось.

Итак, имеется шимпанзе, который считает себя человеком. На первый взгляд обычная мания. Но при этом он полагает, что вообще жил в мире, где на вершине эволюции в отряде приматов оказались не шимпанзе, а люди. Мало того, самец — весьма успешный художник. Может, все дело в органическом повреждении мозга? История с моторной дисфункцией, про которую показывал Уотли, кажется многообещающей, но для диагноза ее одной маловато, — возможно, мы имеем дело с истерией. Если у него правда органические повреждения, то из этого могут последовать увлекательные феноменологические выводы… но нечего болтать этим у себя перед носом, Буснер. Подожди, союзничище, осмотри сперва пациента, а пока держи себя в лапах объективности и беспристрастности…

…и все-таки, как забавно — не успел я сутра посетовать, что нет интересных больных, а мне уже ухают и сообщают эту новость…

Но другая лапа Зака Буснера зарылась поглубже, туда, где в термитнике располагалась пограничная область между сознанием и бессознательным, между прекрасными мечтами и ночными кошмарами, где гнездилось неясное чувство вины. Там и пряталась царская пара — врач по имени Бом из Тейма[56]и его пациент, которого тот лечил от депрессии. Чем лечил? Уж не тем ли самым препаратом, будь он неладен? А ведь он и был неладен, как показали те чертовы испытания… Да ладно тебе, не может этого быть, отмахнулся Буснер и сам удивился, с какой легкостью дался ему сей мысленный жест.

Тут его умственную жестикуляцию прервали раздавшиеся с заднего сиденья вопли Чарльза.

— «Аааа!» — заверещал подросток и пробарабанил пальцами по шее вожака: — Вожак, можно мы «хууу» остановимся тут на минутку, просто повеселиться, «аааа» ну пожалуйста.

— «Ррррряв!» — гаркнул Буснер и обернулся, упершись взглядом в морды трех своих потомков, на которых были написаны беспокойство и заискивающая просьба. Отогнутые нижние губы обнажали длинные желтые клыки, шесть дрыгающихся лап отчаянно месили воздух: