Пламя Магдебурга - Алекс Брандт

Успехи короля Швеции придали решимости германским князьям-протестантам. Собравшись по приглашению курфюрста Саксонии на ассамблею в Лейпциге, они потребовали от кайзера отмены Реституционного эдикта, прекращения войны и роспуска наемных отрядов, грабивших немецкие земли. На тот случай, если Фердинанд Габсбург откажется удовлетворить их требования, князья постановили собрать сорокатысячную армию и добиваться искомого права силой оружия. Весть об этом разлетелась по всей Империи в считаные дни.

Теперь императору противостоял не только грозный противник на севере, но и его собственные подданные, заключившие в Лейпциге свой союз. Тем временем Франция, оправившаяся от внутренней смуты и понемногу возвращавшая себе былое могущество, открыто объявила о союзе с королем Густавом, пообещав выплачивать ему ежегодную субсидию в четыреста тысяч талеров на ведение войны в землях Империи. Чаша весов неумолимо клонилась на сторону противников кайзера. Казалось, слова Христиана Вильгельма начинают сбываться.

Между тем имперские отряды по-прежнему стояли под стенами Магдебурга. У графа Паппенгейма не было ни артиллерии, ни достаточных сил, чтобы начать полноценную осаду. Но его патрули держали под надзором весь левый берег Эльбы, препятствуя подвозу продовольствия. Несколько раз Дитрих фон Фалькенберг, назначенный к тому времени начальником магдебургского гарнизона, устраивал вылазки, пытаясь отбросить имперцев, но все его усилия ни к чему не привели.

В Магдебурге росло недовольство, люди были напуганы. Ходили слухи, что после своих неудач на севере фельдмаршал Тилли намеревается повернуть свою армию на юг, к Магдебургу, дабы жестоко покарать Эльбский город за союз с королем Густавом.

По замерзшим зимним дорогам из города потянулись беженцы. На лошадях, на телегах, на разбитых повозках они пересекали мост, связывающий левый и правый берега реки, и направлялись дальше, в Силезию и Бранденбург, в Пруссию и Курляндию, в земли польского короля – туда, куда еще не успела дотянуться война.

Многие из беженцев появлялись в Кленхейме. Просили корма для лошадей, ночлега себе и своим детям. Кленхеймские семьи поначалу охотно принимали их, расспрашивали обо всем, что происходило в столице, давали в дорогу хлеба.

Люди среди приезжих попадались разные. Кто-то выглядел тихим и напуганным, кто-то с горящим взором рассуждал о неминуемом конце света, кто-то осторожно выспрашивал, можно ли остаться в городе еще на несколько дней.

Среди них бургомистру почему-то особенно запомнились двое: молодая женщина с печальным лицом и ее спутник, по виду много старше ее, с изуродованной ожогом щекой и спадающими на лоб темными волосами. Женщину звали Вейнтлетт, она была родом из города Бамберга. На вопрос о том, почему же в столь трудное и опасное время она решила оставить родной город и отправиться в далекое путешествие, женщина не ответила. О своей семье она вообще говорила крайне неохотно. Из разговоров с ней Карл Хоффман сумел только понять, что отец ее занимал какой-то значительный пост в Бамбергском магистрате, но недавно умер, после чего она со своим спутником, который прежде служил ее отцу, решила отправиться к родственникам на север, в Данциг.

Несмотря на свою молодость и красоту, женщина почему-то напоминала старуху: мелкие, подрагивающие движения, пожелтевшая кожа, тусклый, обессиленный взгляд. Присмотревшись, бургомистр заметил, что у нее сломаны два пальца на левой руке – неестественно вывернутые, высохшие.

О том, что происходит в Магдебурге, Вейнтлетт знала немного. В городе не хватает хлеба, магистрат старается организовать раздачу продовольствия беднякам. Горожане испуганы, но по-прежнему надеются на помощь шведского короля и готовы защищать свой город с оружием в руках.

– Люди сейчас очень озлоблены на кайзерских наемников, – говорила Вейнтлетт. – Так в Германии всюду. Крестьяне отказываются выдавать им продовольствие, города запирают перед ними въездные ворота. Говорят, неподалеку от Люнебурга жители нескольких деревень объединились, чтобы вместе охранять свои семьи и имущество. Они убивают любого солдата, который посмеет появиться в их краях.

– Подобная смелость заслуживает уважения, – заметил бургомистр. – И все же убивать всех подряд, без разбору – это большой грех.

– Любое убийство – грех, – тихо ответила женщина. – Но что еще остается людям, которые доведены до отчаяния…

* * *

В конце марта случилось то, чего все так боялись и чего до самого последнего момента надеялись избежать: к Магдебургу подошел с тридцатитысячной армией фельдмаршал фон Тилли. Весь левый берег реки кишел теперь палатками, в воздух поднимался дым от сотен костров. Под стены Магдебурга была стянута мощная осадная артиллерия, и жители Кленхейма могли отчетливо слышать звуки пушечных ударов, обрушивающихся на столицу.

Никто в Кленхейме не хотел приближаться к осажденному городу. От рыбаков в Рамельгау знали, что на правый берег реки католики пока не переправлялись; что шведский король со своей армией по-прежнему остается на севере и не очень-то спешит на помощь к своему союзнику; что имперские батальоны еще не штурмовали город, но осаду ведут по всем правилам и что Магдебургу, должно быть, приходится теперь несладко.

По распоряжению Карла Хоффмана караулы у ворот были удвоены, часовые на башнях должны были сменяться каждые три часа. Вдоль западного участка ограды вырезали кусты шиповника и срубили пару берез – чтобы никто не мог подобраться к городу незамеченным. Эрнст Хагендорф лично проверил все имеющиеся в городе ружья и арбалеты и распорядился держать их в полной готовности. В доме покойного Дитриха Вельца – после смерти хозяина дом пустовал – в спешном порядке была устроена казарма, где постоянно находились пятеро стражников при оружии, по первому же сигналу готовые спешить на подмогу своим товарищам, стоявшим в карауле у ворот. Раз уж католики снова появились в здешних краях – в любую минуту надо ждать нападения.

В один из апрельских дней у Южных ворот остановили незнакомого человека. Назвался он Рупрехтом из Роттенбурга, просил пустить его в город переночевать. Выглядел человек подозрительно, и после недолгих обсуждений было решено отвести его в ратушу.

– Кто ты такой? – спросил бургомистр, устало глядя на незнакомца.

– Я? – шмыгнув носом, переспросил тот. – Солдат. Бывший солдат. Я, ваша милость, сбежал от них.

– Вот как? И почему ты сбежал?

– Хотели повесить, оттого и сбежал, – ответил солдат. От него пахло луком и грязной одеждой. – Вольф плохо связал меня, вот я и дал деру.

– В чем ты провинился?

– Украл кусок конины у капрала Юппе. Не повезло…

– Неужели тебя приговорили к смерти из-за куска конины?

Солдат криво усмехнулся, обнажив порченные гнилью зубы:

– Вешают, случается, и не за такое.

– Зачем же в таком случае было рисковать своей жизнью? – удивился бургомистр.

– Посидели бы вы в нашем лагере на речной воде да тухлой капусте, ваша милость… И двух дней бы не продержались. Хотя я, конечно, болван – надо было дождаться, пока капрал отойдет от палатки подальше. Но не стерпел: он вышел, а я сразу полез внутрь, туда, где лежал мешок. А Юппе, – солдат крепко выругался, – за каким-то лешим понадобилось вернуться. Вот и сцапал меня… Хорошо еще, что Вольф, наш полковой палач, плохо связал мне руки. Я развязался и удрал, они еще даже веревку к дереву приладить не успели. У нас ведь как заведено – абы где человека не вешают, тут специальный порядок есть. Если ты, скажем…