С шашкой против Вермахта. "Едут, едут по Берлину наши казаки..." - Евлампий Поникаровский

— Вы видели самих немцев?

— Дрыхнут без задних ног. Тревожить не стали.

— Что же теперь? — Майор в явной растерянности.

— А что теперь, — начал горячиться командир первого эскадрона Сапунов. — Развернемся да и ударим всей силой. В первую очередь танки захватим. А потом тепленьких… Как курят перещелкаем.

Мы ожидаем команды «к бою» и смотрим на майора Званова. Но он затевает длинный разговор с начальником штаба о том, где быть командному пункту полка, — здесь ли, в коровнике, пошукать ли какую высотку, потом никак не могут решить, как, откуда и кому наступать на село.

— Кончайте базар! — резко говорит комиссар Ниделевич и идет к воротам. Оборачивается: — Скачу в балку, надо выводить оттуда подразделения.

Но «базар» не кончается. Между тем наступает рассвет и оживает хутор: над печными трубами появляются дымы, в каком-то окне мелькает свет, где-то скрипит колодезный журавель, в чьем-то дворе затарахтел мотор. А мы, командиры, в каком-то странном шоке и оцепенении. Сидим и ждем. Сапунов насмешливо бросает:

— Сейчас прения начнутся…

Майор Званов оборачивается, оглядывает нас, как бы ощупывая, затем, разделяя каждое слово, гневно говорит:

— Полком командовать поручено мне. Время сейчас — восемь ноль-ноль. Командирам подразделений ставлю зад…

Майор не успевает договорить. По крыше коровника грохает вражеский снаряд. Второй снаряд протыкает крышу и рвется внутри. Сраженный, падает командир пулеметного эскадрона капитан Волков. Валится на землю майор Званов, осколком у него перебита нога. Снесло голову радисту, в куски разнесло рацию. Всех остальных, словно ветром, выдувает из коровника. Мы, командиры эскадронов и батарей, так и не получив боевой задачи, скачем в балку, к своим подразделениям. Впереди меня Колобок, командир первого эскадрона. Он трехэтажным матом кроет «полководца» Званова. Два часа потеряли! Базарили. Теперь под внезапным ударом оказались не гитлеровцы, а мы, весь полк. На свой страх и риск мы с лейтенантом Чеховым определяем места для огневых позиций. Справа занимают артиллеристы, слева — мы, минометчики… Отдаю распоряжения командирам взводов, самого же гнетет тяжелая мысль: «Полк остался без командира и без связи. Как будем вести бой?»

КП полка не мог оставаться в коровнике, который горел и был впереди боевых порядков подразделений.

КП полка не мог находиться и в силосной яме, отстоящей от коровника в какой-то полусотне шагов. Но именно туда, в силосную яму, перебрался начальник штаба. Зачем?

Из силосной ямы майор начал налаживать управление боем. Первый и второй эскадроны получили приказ наступать на северо-западную окраину хутора, постепенно обтекая и охватывая хутор. Третий и четвертый эскадроны остаются в балке, в резерве. Развертываться эскадронам, а батареям занимать огневые позиции пришлось на глазах противника и под его обстрелом. Расчет на то, что противник, увидев развертывание полка, непременно побежит — такую мысль настойчиво высказывал в коровнике начальник штаба, — не оправдался. Враг никуда не побежал.

Пулеметный огонь со стороны хутора усиливался, и скоро наступающие эскадроны залегли. Местность открытая, на склоне высоты. Теперь только рывок вперед мог выручить эскадроны.

На такой рывок и поднял свой эскадрон Сапунов, а за первым поднялся и второй. Эскадроны зацепились за окраину хутора. Начался затяжной бой за каждый дом, за каждый двор.

Я получил команду отправить два минометных расчета в хутор, чтобы близким огнем помочь эскадронам в продвижении. Приказ был нелепым. Весь хутор накрывался огнем с позиции, на которой стояла батарея. А в самом хуторе минометные расчеты не смогут помочь наступающим: их выбьют автоматчики еще до того, как они займут позиции.

Почти так все и случилось, как я предвидел. Расчет сержанта Травина был перебит, не достигнув хутора. Другой расчет, сержанта Ежова, в хутор прорвался и успел открыть огонь. Но подкрались автоматчики и уничтожили его. Командир расчета Николай Ежов был тяжело ранен и схвачен гитлеровцами.

За все ошибки на войне расплачиваются кровью и жизнью. Учены мы уже были в этой истине. Но прошлый горький урок с разведчиками, видимо, забыли. За это вот такая расплата.

Наскоро заняв огневую позицию, мы, минометчики, не успели хоть мало-мальски ее оборудовать. Промерзшая земля была железной. Мы не только не отрыли окопы, но даже не смогли сделать углубления для плит. При каждом выстреле минометы подпрыгивали, как тушканчики, и валились набок, увеча людей.

О точности стрельбы и речи не могло быть. Еще хуже доставалось пушкарям. Станины они не смогли закрепить сошниками. После каждого выстрела пушки откатывались назад. Вести сколько-нибудь прицельный огонь было почти невозможно.

А балка, запруженная и забитая обозом и конями, насквозь простреливалась танковыми пушками. Гибли кони и обоз с фуражом. Здесь творилось что-то невообразимое. Балка оказалась не укрытием, а мышеловкой. Разрывы снарядов над балкой и в самой балке делали свое черное дело. Рвались лошади. Перевертывались повозки. Метались люди. Балка была настолько узкой, а склоны ее настолько крутыми и высокими, что в ней не могли развернуться повозки. И что ни предпринимал комиссар полка Ниделевич, ничего не получалось. Но все же он как-то смог вывести из балки за гребень высоты санитарную часть, некоторые штабные и хозяйственные подразделения, обоз и коней артиллеристов и минометчиков, замыкавших на марше колонну полка.

Но там оставались резервные эскадроны и все лошади двух спешенных эскадронов, много повозок. От массированного пушечного огня гибли лошади, гибли люди. Отдельных лошадей какая-то неведомая сила все же выталкивала из балки наверх, но они сразу же попадали под пулеметный огонь. Одни гибли, другие, никем не управляемые, разбегались по полю.

Бой шел уже несколько часов. Ветер утих. Крепко подмораживало. Но казакам было жарко.

Где-то в полуденный час сражение за хутор достигло своей критической точки. И, кажется, чаша весов начинала клонить в нашу сторону: хутор начали покидать группы гитлеровцев, в степь потянулись отдельные машины и даже танки. И заметно слабел огонь противника. На помощь же дерущимся эскадронам спешил выбравшийся из балки третий эскадрон. Думалось: хоть и дорогой ценой, но бой выиграем. Но горячую голову тут же остужала другая мысль, лихорадочная и тревожная: а потом что? Полк во втором эшелоне, он поставлен на «подчистку». Впереди нас, на хуторе Буденновском, оседлал шоссейку 39-й полк. Если он будет смят, раздавлен или, еще хуже, обойден и противник всей механизированной группой навалится на нас, — выдержим ли, выстоим ли? Хватит ли у нас тех сил, что останутся после этого боя, начатого так бестолково?

И тут каким-то омерзительным мохнатым червяком выползает то подленькое чувство, зароненное и прятавшееся где-то глубоко в душе со вчерашнего вечера: «Дело — хана! Нами жертвуют ради высших интересов».

Мои горестные размышления оборвал крик наблюдателя:

— Танки!