Прощание с первой красавицей - Диана Бош

— А что все-таки случилось с Верочкой? Мне как-то скупо рассказали…

— Отравилась она, — вздохнула незнакомка. — Играла с девочками… матери дома не было… — Из глаз женщины закапали слезы, она суетливо промокнула их передником и высморкалась.

— Вы извините, что спрашиваю, — смутилась я.

В ответ женщина безнадежно махнула рукой:

— Да не вы одна. Случай-то особый… Если бы не равнодушие людей, девочка осталась бы жива.

В общем дело обстояло так. Одна из подружек Веры предложила поиграть в больницу. Девочки достали из аптечки лекарства, разложили таблетки по кукольным стаканчикам. Сначала кукол «лечили» да зверюшек плюшевых, а потом сами проглотили таблетки. От них детей стало в сон клонить, и девочки разошлись по домам. У одной мама дома оказалась. Увидела, что обычно шустрая и неугомонная дочь улеглась спать средь бела дня, попробовала ее разбудить — и не получилось. Вызвала «Скорую». У второй девочки бабушка застала внучку спящей. Сначала тоже значения не придала, потом, когда сон слишком затянулся, заволновалась и за соседом-врачом сходила. А про Верочку никто и не вспомнил. Если бы кто-нибудь ее матери позвонил, ребенка удалось бы спасти. А так… Когда мать с работы пришла, девочка уже в коме была.

Видимо, привлеченная нашим разговором, к нам направилась одна из женщин. Судя по внешнему сходству с моей собеседницей — ее сестра. У нее были властный, выдающийся вперед подбородок, цепкий взгляд стальных глаз, уверенная размашистая походка.

«Сейчас меня перекусят пополам и размажут по стенке за ложь», — поняла я.

— Извините, меня, кажется, зовут, — скороговоркой протарахтела я и кинулась в подъезд.

— Эй! — донеслось до меня сверху. Судя по грубовато властному тону, голос принадлежал Мадам-Большой-Подбородок. — Эй, вы кто?

Лучше всего в такой ситуации сделать вид, что ничего не слышишь. Тогда, если тебя схватят за руку, можно с чистой совестью сказать: «Ах, это вы мне кричали? Извините, задумалась». К счастью, криками сверху дело и ограничилось, никто вдогонку за мной не бросился, и я преспокойненько села в машину и укатила. Теперь можно было обдумать то, что я узнала.

Евгений в моем сне сказал, что девочка от него для меня весточку передаст. Но я никак не могла сообразить, что все это должно означать. Верочка отравилась лекарством — меня, возможно, уже пытались отравить. А дальше-то что? Неужели еще раз отравить попытаются?

Дома Даниила еще не было, но не успела я вздохнуть с облегчением, как в подъезде раздался его голос. Пришлось быстро накинуть поверх уличной одежды халат. Он вошел в квартиру, продолжая устраивать кому-то разнос по телефону.

— Так найдите, черт возьми! За что я вам деньги плачу?! Шевелитесь, да поскорее!

Что муж сказал дальше, разобрать не удалось, потому что Даниил заговорил тише и вошел в кабинет. Я на цыпочках подкралась к двери и приложила ухо к замочной скважине, но кроме невнятного бормотания ничего не услышала. Подождав, когда муж закончит телефонный разговор, я осторожно постучала.

— Да, — устало откликнулся Дан.

Я приоткрыла дверь и, не заходя, заныла:

— Данюша, можно мне уже выходить? Ну, пожалуйста! Очень надо!

Я сделала ударение на слове «очень» и, подойдя ближе, по-собачьи преданно уставилась в глаза супруга.

— А? Что? — наконец очнулся он от своих мыслей.

— Я спрашиваю, выходить-то мне уже можно? — терпеливо повторила я. — Или я все еще под домашним арестом?

— Какой домашний арест? — непонимающе спросил Дан.

— Тот, что выражался в твоей бесцеремонной фразе: «Сиди и не высовывайся». И я, между прочим, несмотря на всю оскорбительность данного обращения, как правильная жена все-таки сижу. У меня так анемия начнется, без свежего-то воздуха. Посмотри на цвет моего лица!

— А куда ты хотела пройтись?

— Любимцеву проведать. Ей, должно быть, очень одиноко.

«Статистика — полная ерунда, — угрюмо думала я, наблюдая за тем, как лицо Даниила превращается в маску с двумя морщинками между бровей. — Он явно меня не слышит, а я в десять секунд уложилась. Думаю, он перестал слушать еще на третьей».

— Бедная Любимцева лежит там одна, — продолжала я вслух, — и никому нет до нее дела. Как это ужасно!

«Ой, кажется, я с патетикой переборщила», — занервничала я, наблюдая, как Даниил кружит по комнате с мрачным видом. Но он вдруг остановился, подумал немного и кивнул:

— Ладно, поезжай. Но только туда и обратно.

— Как прикажете, Ваша Честь, как прикажете! — обрадовалась я. — Да любой ваш каприз…

Окончание фразы я не договорила, скрывшись в ванной. Там со сноровкой бывалого солдата скинула халат и оправила одежду, бывшую под ним. Затем выскочила, схватила сумку и телефон и понеслась по лестнице.

— Нигде не задерживайся! — догнал меня внизу крик Дана.

Примерно через час, пыхтя и отдуваясь, я волокла сумку с гостинцами на пятый этаж больницы, где лежала Любимцева. Последний этап давался особенно тяжело. «Веселые» все-таки порядки в наших медицинских учреждениях! Если лифт даже и есть, то его все равно что нет: посетителям приходится подниматься пешком. А ведь иногда и больным тоже!

Когда Андрюша был совсем маленьким, мы попали с ним в детскую хирургию. В палате на седьмом этаже оказалось жарко и душно, а на улице, в тени деревьев, все-таки можно было дышать. И я брала сына на руки и шла в больничный двор, наплевав на свою травму шеи, оставшуюся в память об аварии, из-за чего у меня часто случались такие головные боли, что мне трудно бывало открыть глаза.

Вместе со мной те же семь этажей несколько раз в день преодолевали и другие чадолюбивые мамаши. Две санитарки, сидевшие церберами возле лифта, взирали на живой ручеек мадонн с младенцами на руках с тупым безразличием, лениво сплетничая и что-то жуя. Видимо, вредные тетки полагали: пациенты не баре, походят и пешком.

И еще. Врач сказал, что операция, по поводу которой сын попал в больницу, должна длиться полчаса, и я металась по палате, то и дело глядя на часы. Двадцать восемь, двадцать девять, тридцать минут… Я кинулась наверх, но за дверью операционного блока никого не было видно. Следующие полчаса я не жила, а медленно умирала от страха за свое дитя.

Андрюшку забрали у меня из рук, не позволив остаться с ним до тех пор, пока не подействует наркоз. Малыш отчаянно кричал и тянул ко мне руки, а я фальшиво улыбалась, не в силах ничего изменить. Ему было страшно, очень страшно моему ребенку, и я чувствовала себя предательницей.

До сих пор не могу понять, кому это нужно? Почему нельзя дать маленькому пациенту наркоз при матери, чтобы тот уснул в полной уверенности, что она рядом? Я готова была на все, чтобы только мальчик не переживал, но, увы: кроме меня, спокойствие ребенка больше никого не интересовало.