Белый фрегат - Наталия Осояну

Нет.

Он упал?

Нет-нет.

Он просто застыл как истукан, с сиррингом у губ, а потом бросился в трюм «Лентяйки», потому что там ждали Фейра и Немо и там вот-вот должно было произойти что-то важное.

– …Когда ты появился здесь в первый раз, я подумал: «Грядут неприятности», – сказал Немо Гансель, по-прежнему скрытый от своих гостей завесой тьмы, с которой не могли справиться три робких фонаря под потолком. – Но мне и в голову не пришло, что эти неприятности обрушатся так быстро… и не на талассийцев, а на тебя самого, Фейра. Как ты себя чувствуешь?

– Я в полном порядке, – заверил очарованного феникс.

– Но твой фрегат поврежден. Ты же…

– Когда-то я пережил прямое попадание молнии в мачту, – перебил феникс. – Три сломанные реи и один порванный парус меня совершенно не беспокоят.

Он, как и раньше, не особенно старался быть учтивым в разговоре с королем Талассы. На этот раз Сандер уже не удивлялся, зато удивилась Ризель, которую Фейра по какой-то причине взял с собой вместо Хагена. От внимания Немо это не ускользнуло.

– Я понимаю, вам все здесь кажется странным и пугающим, особенно тот, кто стоит во главе этого собрания жутких диковин. Король Блуждающего города, по сути, весьма несчастная… тварь, – сказал он, осторожно протягивая к Белой Цапле тонкое щупальце, но не пытаясь ее коснуться. – Я очарован, моя госпожа, очарован сильнее всех моих подданных, вместе взятых. Простые радости мира никак меня не вдохновляют, а ведь они-то чаще всего и удерживают подобных мне от ухода в глубину. Я знаю цену лести, я давно отбросил учтивость и вежливость, хотя и не забыл, что они собой представляют. А вот грубость – грубость я ценю. Капитан Фейра воткнул мне в бок немало булавок, и за каждую я готов сказать ему отдельное спасибо.

– Я не умею быть грубой, простите, – медленно проговорила принцесса, не отрывая взгляда от бледного отростка с присосками, который завис перед ее лицом. – В моем семействе принято наносить удары украдкой, и если уж булавками, то отравленными.

Немо тихонько рассмеялся:

– От вас это и не требуется, моя госпожа. Просто… расскажите мне историю, которой я раньше не слышал.

– Историю… – повторила Ризель и посмотрела на Фейру. Тот кивнул. Видимо, он поведал принцессе о сделке с королем Талассы, и в каком-то смысле справедливо, что расплачиваться за услуги корабела пришлось не только самому Фейре, но и сестре Амари. Сандер задумался, зачем сегодня вечером капитан взял с собой его, но быстро отвлекся, потому что Ризель начала свой рассказ.

* * *

Говорят, до начала времен некое дитя спало посреди Пустоты. Иногда оно хмурилось во сне, иногда улыбалось или протягивало руки к тем, кого еще не существовало. Из его снов рождались звезды, и их становилось все больше. Пустота была бескрайней, и заполнить ее целиком не сумел бы даже Божественный ребенок, однако возле его огромной колыбели теперь стало тесно от звезд. Они роились вокруг, словно потревоженные пчелы, стремясь вернуться в улей – сонный разум своего творца, – оказавшийся вдруг недоступным. Ребенок беспокойно ворочался, порою даже хныкал, – от этого звезды сталкивались друг с другом, взрывались и умирали, как умирают сновидения с восходом солнца. Мертвые звезды превращались в пыль и пепел, и вскоре их оказалось так много, что все пространство вокруг спящего словно погрузилось в туман, в котором то и дело вспыхивали новые огоньки. Мертвые звезды не утратили памяти о том, какими они были раньше, и иногда из праха возникали их тени – тусклые, мрачные, способные лишь отражать чужой свет. Еще реже случалось так, что какая-нибудь тень становилась домом для самых слабых отголосков божественных снов – тех хрупких призраков, что сгорали безвозвратно в ярком сиянии живых звезд.

Однажды Ребенок горько заплакал. Он тер руками закрытые глаза, из-под его плотно сомкнутых век текли ручьи соленых слез. Он все плакал и плакал, не в силах остановиться, и тогда сияющие осколки его снов принялись собираться в узоры. Случилось ли это от того, что сами звезды захотели успокоить Ребенка, или же ими управлял тот, для кого бескрайняя Пустота была лишь частью другого, еще более бескрайнего ничто – или нечто, – нам не дано узнать. Одно за другим являлись посреди тьмы созвездия, которых сейчас уже нет, а также те, которые мы зовем Чашей, Крылатым Змеем, Босоногой Беглянкой, Странником-с-Посохом, Кошкой… Ребенок хоть и не видел их, постепенно успокаивался, и слезы теперь лишь изредка срывались с его ресниц, улетая прочь. А потом – так уж вышло – он чуть-чуть приоткрыл правый глаз, и вместе с последней слезой в полет сквозь пустоту отправилась частица того самого кошмара, из-за которого Божественное дитя и плакало.

Она была невелика – во много раз меньше самой маленькой звезды, – и светилась черным зловещим светом. Она притягивала к себе пыль и пепел мертвых звезд, постепенно становясь все больше, и в конце концов к ней устремились и те живые звезды, что оказались рядом. Рисунок созвездий нарушался, тени-призраки срывались с привычных мест и летели во тьму – к поджидавшей там громадной Черной звезде. Это происходило медленно, однако Черная звезда не торопилась, желая оставаться невидимой для существ за пределами Пустоты до тех пор, пока не будет слишком поздно. Из ожидания Черной звезды родилось Время, поскольку каждый сон, оказавшийся слишком далеко от своего создателя, приближал то, что должно было стать концом Пустоты и началом чего-то другого.

Ребенок продолжал спать. Слезы, которые он пролил, стали мерцающей лентой в небе, и если тени-призраки, спутники живых звезд, хоть краешком касались этой ленты в своих бесконечных странствиях, их иссушенные тела покрывались горько-соленой влагой. Там, где божественных слез оказалось особенно много, появлялись озера, реки и моря, а иногда тени-призраки проходили ленту насквозь и покрывались водой полностью. Так родился океан, в котором бушевал Великий Шторм, творя и уничтожая. Живое и неживое подвластно Великому Шторму, потому что лишь он один знает, что видел тот Ребенок, чьи сны светят нам, чьи слезы породили нас.

И так будет до тех пор, пока не придет время Черной звезды.

Король Талассы заворочался где-то вдалеке.

– Это история из одной старой книги, – проговорил он странным, чуть сдавленным голосом. – Я ее знаю… точнее, я читал ее, когда был совсем молодым. Это хорошая история, ваше высочество: она напомнила мне о тех временах, что уже давно прошли… Я ее приму в качестве платы, хоть она мне и знакома. Но третья история, Фейра, должна быть необычной. Иначе я заставлю тебя рассказать о том, что ты прячешь даже от самого себя. Я вытяну из глубин твоей памяти сиреневый вечер в городе под названием Тейравен… письмо, которое не нашло адресата… и маленькую девочку, которая знала тебя под другим именем и считала не тем, кем ты был на самом деле.

В зеленоватом полумраке лицо Фейры сделалось лицом мертвеца, а в его глазах опять вспыхнуло первопламя. Он стиснул зубы и ничего не ответил королю.

Сандер внезапно понял, что ему надо делать.

– Ваше величество, – сказал он, стараясь все-таки говорить почтительно, а не грубо, – позвольте мне внести свою долю платы? Надеюсь, вы сочтете ее приемлемой.