Рассказчица - Кэтрин Уильямс

– Что-то настолько опасное… – настаиваю я. – Не уверена, что я бы на ее месте кому-то рассказала.

– Но ты хранила бы здоровый сундук с дневниками? Вот это – опасно.

– Да, – соглашаюсь я. – Но она ведь их спрятала.

Эван останавливается и поворачивается ко мне.

– Ты могла бы почти всю жизнь прожить в обмане, притворяться другим человеком?

Что-то в его вопросе заставляет меня задуматься перед ответом.

– Да ладно тебе, у всех есть секреты. Просто этот секрет был очень серьезным.

– Секреты есть не у «всех». – Он хмурится, его лицо мрачнеет. – Ты что-то от меня скрываешь, Джесс?

– Нет! – уверяю я; он меня не понял. – Я ничего от тебя не скрываю. Но, конечно, есть вещи, которые… которыми я не делюсь со всеми на свете. – я пожимаю плечами. – Сам посмотри: вот передо мной одна из величайших исторических находок двадцать первого века, а я никому и слова не сказала!

– Возможно, – говорит Эван. – Возможно, перед тобой одна из величайших исторических находок двадцать первого века. – Он чуть расслабляется и вздыхает. – Мы знаем, что она добралась до Америки, – говорит он и тут же бежит к лестнице. – Может, она почувствовала себя в безопасности настолько, чтобы кому-то рассказать, кто она на самом деле.

Эван написал на небольшом листке три слова на русском.

Мы пытаемся найти эти слова в дневниках, сканируя глазами каждую страницу. Как всегда, буквы по-прежнему являются для меня непонятными символами, набором палочек и завитушек, только теперь они мне знакомы – меньше похожи на иероглифы пришельцев и больше на записку, оставленную на кухне близким человеком. И тут я замечаю.

Америка. Потом еще раз, на той же странице. Америка. Несколько раз перевожу взгляд со страницы на бумажку Эвана, сравниваю каждую букву.

– Америка!

Эван вздрагивает, когда я подскакиваю с дневником в руках. Это самый украшенный из всех, что мы успели прочесть, с кожаными уголками, покрытый красивой бумагой с изысканным узором. Даже края страниц покрыты мраморной краской.

Подношу дневник так близко к лицу Эвана, что он скрещивает глаза. Эван берет дневник и прищуривается, разглядывая страницу.

– Смотри. – Он указывает на слово, что начинается с буквы, которую я назвала бы большой «эйч».

Я опустилась рядом на ковер, наши руки соприкоснулись.

– Нью-Йорк, – радостно говорит он. – И Чикаго, и…

Я улыбаюсь.

– Читай же.

1.4.1922

Плыву в Америку, хотя мне это едва удалось! Вчера перед сном была уверена, что «Балтик» уплывет без меня и все наши старания окажутся напрасными. Но утром встретилась с Ашбурном в лобби, перед завтраком.

– Ну что, дорогая, – сказал он, и по его довольной ухмылке я поняла, что его план удался. – Мы висели на волоске, но, кажется, все получилось. – Он вложил мне в руку хрустящую синюю бумажку. Паспорт. Я хотела было его открыть, но Ашбурн шикнул: – Не здесь! – и затащил меня в ближайшую дамскую комнату.

Знал ли ты, мой дорогой, что имя «Анастасия» означает «воскресение»? За закрытой дверью я разглядывала себя, перерожденную.

Меня зовут Анна Долорес Хасуэлл. Дату рождения оставили прежней – моя единственная просьба.

– Лейк-Блафф, Иллинойс? – переспросила я, заметив место рождения.

– Только по-английски произносится «Иллиной», – поправил меня Ашбурн.

– Иллиной, – повторила я.

– Не хуже настоящих янки, – улыбнулся он. – Не зря тренировалась.

Вот и пригодился талант к имитации, который когда-то так раздражал мою нянечку и учителей.

Мне рассказали, что Чикаго – «достаточно отдаленный, достаточно приличный и достаточно малоизвестный» город в Соединенных Штатах, чтобы мне поверили и не задавали лишних вопросов. Когда я спросила, бывал ли он там лично, Ашбурн рассмеялся:

– Нет, дорогая, что мне делать в Лейк-Блаффе, Иллинойс? В том-то и дело.

– А «Хасуэлл»? – спросила я.

– Ну, «Хаасе» – не вариант, – сказал он, хлюпнув носом. – Немцев там не любят.

У меня был час, чтобы превратиться в другого человека.

«Балтик» намного больше яхт, на которых я плавала, даже больше «Штандарта». Говорят, когда-то это было крупнейшее в мире судно. На причале мы с Ашбурном обнялись. Осмелюсь сказать, что у него в глазах стояли слезы, когда я протянула ему платочек, который он мне заказал с моими инициалами – настоящими.

– Что ж, – сказал он. – Видимо, я должен его забрать. – Он вытащил платок из нагрудного кармана жилета и заправил туда мой платочек, у самого сердца. – Пусть живет здесь.

У меня самой все поплыло в глазах. Буду скучать по этому старичку.

Только добралась до каюты. Вечером еще напишу. Сейчас пойду все изучать. В бизнес-классе есть библиотека и общий кабинет!

Когда я в следующий раз сойду с корабля, я уже буду в Америке.

Твоя Анна Долорес Хасуэлл.

– Анна, – говорю я.

Мы с Эваном переглядываемся.

– Сколько длилось путешествие до Нью-Йорка? – спрашиваю я.

Эван изучает следующие страницы.

– Кажется, около десяти дней.

Десятого апреля огромный лайнер «Балтик» проплыл мимо статуи Свободы, поднялся по Гудзону и причалил к пирсу «Уайт Стар лайн». Анастасия разложила вещи по двенадцати сундукам и чемоданам. Она будет скучать по человеку, подготовившему ее к дебюту в нью-йоркском обществе, «милому Ашбурну», как она написала: «От мыслей о нем, о наших прогулках по Криспин-Корту, о мягком носике Джорджи, пускающего слюни у его ног, у меня покалывает в сердце».

После весьма напряженной беседы с пограничником, у которого, по иронии судьбы, обнаружился кузен в лейк-Блаффе, штат Иллинойс, Анна Хасуэлл наконец прибыла в Нью-Йорк. Моя двоюродная прабабушка оказалась в Америке. Оттуда Анна добралась до гостиницы «Уолдорф-Астория», где заранее был забронирован номер. В кармане Анны было нечто в сотню раз важнее мехов, шелка и украшений, которые портье несли в ее номер на четырнадцатом этаже: рекомендательное письмо от сэра Сирила Ашбурна из Найтсбриджа для Анны Долорес Хасуэлл, любимой племянницы давнего друга семьи, «милой девушки, совершенно не знакомой с Нью-Йорком, но обладающей достойным характером и высокой моралью».

Также Анна располагала приглашением – пусть и не в письменной форме – на ужин в доме миссис Кэролайн Шермерхорн Астор Уилсон, важной дамы с Верхнего Ист-Сайда, через которую, как выяснилось, проходил каждый, желающий влиться в высшее общество Манхэттена. Кэрри, по словам сэра Ашбурна, была у него в долгу.