Женщины - Ирина Александровна Велембовская

Первая обида ударила ее неожиданно, в первый же год после свадьбы. И Варя совсем не была к этой обиде готова. Ей хотелось, чтобы была у нее девочка, и родилась девочка. Послали за Пашкой, а он, то ли в шутку, то ли сдуру, велел сказать Варе, чтобы она теперь его не ждала, и «с горя» поехал бить глухарей.

— «Опоганилась баба с первого же раза — девку принесла», — передала Варе свекровь Пашкины слова. И пояснила: — Конфузно ему: такой ухарь-парень — и девчонку скроил. Он с ребятами по рукам бился, что малый будет. То-то ведь досадила ты ему!..

Свекровь как будто бы тоже считала Варю виноватой. Варя тогда облила слезами девочку и из больницы понесла ее к своей родне. Пашка явился туда только дня через три. Вместо того чтобы поздороваться, долго что-то молол про охоту, посмеивался. Когда же все-таки решил взглянуть на дочь, Варя загородила ее и сказала холодно:

— Не трожь, она спит. От тебя дичиной пахнет…

Но она пошла за Пашкой, сама понесла на руках свою дочь.

— Вот ведь ты какая!.. — все еще посмеиваясь, сказал Пашка. — Нотная ты баба! Ну-ка, откинь кружевьё это, я погляжу, кого выродила…

Потом к Варе прикинулась грудница, она очень маялась, но не жаловалась ни свекрови, ни мужу, молча терпела боль и жар.

— Сунь ты девку-то в качку, — шепотом сказал Пашка, ночью ища Варю рукой. И, обжегшись о мокрую Варину щеку, опросил: — Что ты плачешь? У тебя болит чего?..

Не ожидая, что он сделает ей больно, он притиснулся к ее каменеющей груди. Варя чуть не крикнула от боли, но смолчала, и Пашка утирал ей слезы и божился, что он ее любит и ни на кого не сменяет.

Так что это вроде и не обида была… О ней Варя вспоминала лишь к случаю. У второй колючки были поострее.

Варя справилась с болезнью, выкормила Морьку и сразу расцвела. Ее еще не подсушила ревность, не испортила зависть к чужому счастью. Она любила своего Пашку и прилаживалась к нему, как умела. Он тоже, казалось, ее любил. Когда выпивши приходил домой, сразу же начинал плести:

— Дорогая моя жена Варя!.. Милая моя доченька Маргарита!..

Потому-то так и хлестнуло Варю, чуть не сбило с ног, когда она вдруг узнала стороной, что у ее Пашки есть любовница… И не девушка, а замужняя, мать двоих ребят. Варя выведала все: куда Пашка к ней ходит, где бывают вместе. Муж у той бабенки почти круглый год был в отъезде, а когда и приезжал, то трезвым его не видали. Варя узнала, что соперница ее косит за рекой, и там же покосники приметили и Пашку. Себе он покоса не брал: служил в лесниках, и лесничество давало зимой сена, а сколько нужно было телке до санного пути, Варя натаскивала мешком.

Туда, на глухой лесной покос, и метнулась Варя. Вброд перешла холодную речку, исхлесталась еловыми лапами, ободрала ноги на валежинах, пока нашла то место и услышала пение косы. Странная ей привиделась картина: Пашка косил. Правда, не в полное усердие, но умело сшибал косой густую траву. Он был необычен и хорош за этим делом. Шевиотовый пиджак его и хромовые сапоги лежали на валке кошенины, а обут он был в липовые лапти, припасенные для него «матаней». И белую, неподпоясанную его рубашку надувал сзади лесной свистящий ветерок. Варя глядела сквозь зеленые кусты на своего Пашку, и сердце у нее плакало.

Она не решилась выйти на поляну. Там в синих сумерках горел маленький костерок, и возле него суетилась ее соперница. Чем она взяла? Как заставила Пашку, этого своевольного, нерабочего модника-гуляку, обуться в лапти и взяться за косу? Почему он пошел от Вари, сильной, здоровой, двадцатилетней жены, к этой немудрящей, хотя и боевой, бабенке? Варя глядела на ее узкую, маленькую спину под пестрым платьем, на голые по плечи, хваткие руки, на стриженую голову, охваченную яркой косынкой. Какую она тайну знает, эта женщина?..

Пашкина коса зазывно звенела. Он не спеша, широко ставя ноги в лаптях, двигался к тем кустам, где притаилась Варя. Можно было подумать, что он видит ее и идет, чтобы срубить косой… И Варя неслышно отползла в чащу.

Она так и не решилась в сумерках выйти из своей засады: в руках у Пашки была острая коса, и Варе думалось: вдруг, не ровен час… А не он, так, может быть, она, эта баба… Возле шалаша, на кусте, висела, сверкая лезвием, и другая коса-литовка.

Сумрак давил и мучал Варю, но она решила ждать. Ее жалил гнус, и жесткие листки черники царапали ей шею и лицо. На плечи и голову легла холодная роса, но Варя страшилась только одного: как бы не приползла змея.

На елани плясал огонек костра, тянуло мясным варевом, и слышно было, как посвистывал Павел. Потом костерок рассыпался искрами, и в лесу стало темно и глухо, как в гробу. Варя лежала неподвижно.

Голову она подняла с первым признаком рассвета: исчез гнус, трава стала скользкой от легкой изморози, и в просвете между деревьев, на куске зеленоватого неба, видны стали черные свечи высокого кипрея. Но все еще спало: и ветер, и птицы, и те двое в шалаше… Этот страшный шалаш стоял на елани высокой черной копной.

Варя встала и, крадучись, подошла ближе. Она сняла с кустов длинные косы и унесла их подальше в лес, в шершавый, колючий малинник. Рассвет помог ей отыскать и топор. Но Варя не собиралась рубить ни «его», ни «ее». Она помнила, что у нее самой есть дочка Морька, и в тюрьму ей идти было нельзя. И топор она тоже унесла и кинула в высокую мокрую траву.

Потом, когда занялась заря, Варя вернулась к шалашу и, став на колени, протянула руку в темноту. Рука ее встретила Пашкины большие ступни, обернутые влажными от росы портянками. Вторая Варина рука кралась вперед и отыскивала другие, незнакомые ноги. Они оказались очень маленькими и теплыми, почти ребячьими. Но Варя рванула их без милосердия. И пока Пашка опомнился, Варя уже катала свою разлучницу по сырой кошенине, не давая подняться, била и терзала на ней теплую с ночи одежду.

В ревнивом, жестоком запале Варя все же ожидала каждую секунду, что сзади накинется Пашка, ударит или рванет. Но когда на миг оторвалась от своей жертвы, оглянулась, то увидела, что он не спешит. Пашка