Женщины - Ирина Александровна Велембовская

все еще стоял возле шалаша и глядел на свои ноги в размотавшихся портянках. Вдруг он присел и стал их перематывать.

Варя почувствовала, как ослабли ее руки, державшие ненавистную бабу. Она услышала, что та плачет горько, в голос, но почему-то не зовет Пашку на помощь. Варя увидела кровь у нее на щеке и прилипшую траву. И отпустила.

…Дома, дрожа и рыдая, Варя рассказала обо всем свекрови. Как же было не рассказать?.. Но у той Пашка был — милый сын. И свекровь бросила Варе страшную истину:

— Стало быть, плохо ты мужу уважаешь, а то бы он к другой не побёг. Понимать должна!..

Наверное, свекровь была права: не такая, как Варя, нужна была Пашке. Она слыхала, какие бывают лихие бабы. Но как же такое могла ей сказать свекровь, старуха?!.. И, чтобы отомстить ей, Варя решила на этот раз простить Пашке.

Он вернулся в тот же день и подступился к Варе с виноватым смешком:

— Касьяновна, ты бы сказала, куда литовки спрятала. Бабе ведь косить надо…

«Нет, не любит он эту!.. — окончательно решила Варя. — Трепло он пустое, и она таковская. Вот и схлестнулись…» И сильное горе перешло в холод, в злую печаль.

— Я с твоей матерью жить не стану, — сказала Варя мужу. — Выбирай: либо она, либо я.

Пашка заспорил, заворчал. Свекровь тут же почуяла, о чем идет спор, и с криком, с шумом собрала свои сундуки, перетащила к старшему сыну, наискосок через улицу. И чтобы выказать Варе полное презрение, даже по воду ходила потом в обход, минуя Варин двор. Только когда началась война и Варя пошла на завод, ей пришлось поклониться мужниной матери, чтобы забыла обиду и глядела за годовалой девочкой…

…Война! Как она сразу весь сор перетряхнула! Сразу стало видно, кто чем дышит, кто на что способен. Пашка из лесничества тут же рассчитался, сдал клеймо, карты: лесничество брони не давало, и он пошел на завод. Варя подобрала мужу одежду с покойного отца: робу, рукавицы, фартук из кожи, ватный наспинник. Когда Пашка во все это обряжался, он казался таким жалким, таким невидным. Но Варя понимала, что не только одежда эта делала Пашку таким: он сразу же упал духом от тяжелой, непривычной работы. Привык кататься верхом на жеребенке-кабардинце, сшибать поллитровые за выписку леса, за нарушения в порубке. А теперь вот завод, металл… За смену нужно было тонн двадцать подать к прокатному стану. Задатчики работали бригадой, так что Пашка волей-неволей тянулся. И, может быть, даже привык бы, но первая голодная зима его сломила. Ему перепадало и от Вариного пайка, и от трехсот граммов, положенных девочке, но ему было мало, и он ходил тоскливый, обескураженный. Но зато он, с тех пор как с него слетел кураж, очень привязался к Варе: у нее была сила, она умела поддержать, поделиться последним, выручить, обернуться.

— У меня не баба — ком золота! — говорил Пашка товарищам. Но тут же, словно забыв, начинал тоскливо шутить: — Нет, ребята, при таком положении жить будешь, но насчет чего другого — не захочешь. Разве что какая-нибудь пригласит, напоит, накормит…

И все-таки, когда выпал Пашке случай закрутить с продавщицей из хлебного магазина, у него на этот раз хватило мужества Варю не предать. Он сам признался ей, как заманивала его та «хлебная баба», как выставила ему на стол белые плюшки и кашу со скоромным маслом.

— Так она, Варь, набивалась мне, так навяливалась!.. Я уж и ложку взял, да вспомнил вас с Маргаритой… Пропади ты, думаю, со своей кашей!.. — И Пашка горько, все еще видя глазами эту кашу, вздохнул.

Варя ничего не сказала. Протянула руку и погладила мужа, как маленького, по макушке. Она очень повзрослела за первую военную зиму. Как будто бы чувствовала, что вот-вот станет солдаткой и будут у нее впереди трудные, трудные дни. Ей подумалось, что если бы сейчас с Пашкой вышла опять какая-нибудь история, она бы не побежала бить соперницу. С того дня, как Варя попала на завод, пошла у нее другая, своя жизнь. Она спала рядом с Пашкой, ела с ним из одной чашки, от одного куска, но мысли у нее были теперь свои. Но она любила Пашку и считала, что трудное время пришило их друг к другу. Прежние обиды его она забыла, но к ней уже кралась новая.

В сорок втором, в сталинградские дни, на заводе многих рабочих разбронировали, и Павла Жданова в том числе. Он прямо в цехе кинулся к жене.

— Варя, милка, — просил он, чуть не плача, — бежи к крестному!.. Может, он чего сделает… Бронь отымают!..

Варин крестный отец ходил в старших мастерах. Конечно, от него многое зависело. Но как было Варе подойти к нему с таким делом?.. У него самого два сына на фронте. И все-таки после смены она побежала к нему домой. Она и рта не раскрыла, как он понял сразу, зачем она пришла.

— Ты заплачешь — попросишь, я заплачу — откажу. Так что, Варвара, молчи, не заводи разговора.

— Молчу, крестный, — тихо сказала Варя.

Пашка ждал ее на улице. Даже в темноте он увидел на ее лице затвердевшую решимость перенести все как положено.

— Ах ты собака! — вдруг злобно сказал он. — Ты слезину пожалела за мужа уронить… Ах ты курва! Ты меня избыть хочешь, чтобы тут трепаться со всяким…

Варя стояла ошеломленно, потом повернулась и пошла. Пашка заспешил ей вслед и, чуть не плача, просил:

— Варь, прости!..

Горе его было так велико, что он весь вечер дома жалостно плакал и принимался бессильно ругаться и клясть Варю. Она молчала и собирала ему мешок. Он видел, как она укладывает железную кружку, ложку, соль в узелке, моток ниток, и вдруг подскочил, вырвал все это, кинул на пол и еще горше заплакал. Варя молча подобрала.

— Дратвы тебе положить? — спросила она тихо и не глядя на мужа. — Может, когда посапожничать придется…

Он сказал убито:

— Положи.

Ночью он не велел гасить свет: наверное, ему было страшно.

— Чего же ты меня не целуешь? — спросил он с растущей тоской.

Варя прислонилась щекой к его плечу, но не могла сказать ни слова.

— Варь?!..

Она все молчала, но рыдание трясло ее.

3

Листоотделка — длинный, гремучий цех. Потолок где-то высоко, на железных