Закрытая книга - Гилберт Адэр

— Пока что это наш рекорд. К тому же на ужин вы поджарили восхитительные бараньи отбивные. А теперь еще и название. «Закрытая книга». Если поразмыслить, во всем этом усматривается нечто почти символическое.

— Что вы имеете в виду?

— Да неужто сами не видите? Кроме того, что книга получила идеальное заглавие, это же словосочетание можно отнести и к злосчастному эпизоду с картинкой-головоломкой.

— Да, Пол. Впрочем, не забудьте, словосочетание именно тогда и возникло.

— М-м-м-м?

— Если помните, я извинялся за происшествие с головоломкой и тут-то впервые и произнес эту фразу.

— Ну-ну, Джон, не стоит отравлять радость.

* * *

Что за дивный сегодня денек, денек!

Просто чудный денек!

Самый лучший денек,

Чтоб шагнуть за…

Порог!

Что скажешь, дружок?

Погуляем часок?

Так шагай за порог!

В этот дивный денек, денек;

В этот дивный, чудесный денек!

* * *

Дивный денек? Точнее сказать, престранный выдался денек. И престранный человек Джон. Да и я тоже, если уж на то пошло. Впрочем, с кем только судьба не сводит слепца. Если бы мне прежде кто-нибудь сказал, что я предложу жить со мной под одним кровом субъекту, у которого хватает наглости, наглости и жестокости, злоупотреблять моей слепотой, я бы счел этого человека кретином. А вот же он, однако, — тип, совершивший такое, что недалеко ушло от кражи конфет у малого ребенка; вот он, спит в соседней комнате. Не имеет значения, что именно он подарил мне мое изумительное заглавие, я все равно не в силах забыть кое-что еще, совершенное Джоном. Но почему? Почему он это сделал? Неужели он и впрямь пытался меня обрадовать? Да, возможно. Однако любой умный человек понял бы, некий внутренний голос подсказал бы ему, что так поступать крайне дурно, что поступить так может лишь моральный урод, не имеющий понятия о красоте, полный профан в искусстве. Всем нам, конечно же, случается поступать глупо, бессердечно и ошибочно, ничуть при этом не заблуждаясь относительно характера своих действий. Все это входит в понятие «человеческая натура». Человеку свойственно ошибаться. А Джон ведь тоже человек.

* * *

— Что за тарарам, черт побери?

Джон!

— Простите? А, это вы, Пол. Извините, что вы сказали?

— Нельзя ли выключить эту штуковину, которая орет тут у вас.

— А. Хорошо.

Вот. Приношу извинения.

— Слава тебе господи! Что это так ревело?

— Радио. У меня маленький портативный приемник. Я вам разве не говорил?

— Нет, не говорили.

— Да нет, говорил, говорил.

— И непременно нужно было запускать на такую немыслимую громкость?

— Извините. Я думал, вы в ванной. Не предполагал, что беспокою вас.

— Ванну я принимал вчера. Так что же это было?

— Вы про музыку?

— Да, Джон, про музыку.

— «Ху».

— Что «угу»?

— Не «Угу», а «Ху». Рок-группа. Теперь, пожалуй, passé[20], но…

— Знаю я, кто такие «Ху». Я все-таки не динозавр. К вашему сведению, Фредди Аштон[21]как-то заказал мне написать им сюжетец, а вернее сказать, либреттишко — короче и придумать нельзя было — для балета на музыку Пита Тауншенда. Он ведь входил в группу «Ху»?

— Входил. Ну, и вы написали?

— Написал. Назывался сей опус «Галиматья».

— «Галиматья»? Боюсь, никогда о ней не слышал.

— О ней мало кто слышал.

— Провалилась?

— Да как — с жутким треском! И вполне, я бы сказал, заслуженно: не музыка, а чистая какофония. Зато я познакомился с Тауншендом, и это знакомство вызвало у нас обоих легкое головокружение.

— Вы с ним спелись?

— Наша встреча была успешной лишь наполовину. Он ловил каждое мое второе слово.

На сей раз, Джон, я что-то не слышу, чтобы вы улыбались. Быть может, вам кажется, что я говорил подобное раньше?

— Нет-нет. Я просто пытался представить вас в компании Пита Тауншенда. Должен признаться, от такой картины балдеешь.

— Не хотите ли коснуться полы моего халата?

— Гм, нет, но все равно — спасибо, Пол. К настолько преданным поклонникам я не принадлежу. Тем не менее совершенно сражен. Кофе?

— Да, пожалуйста.

— Наверное, вас очень расстроило известие о его смерти.

— Чьей смерти?

— Пита Тауншенда, естественно.

— Пита Тауншенда? Так Пит Тауншенд умер?

— Ну да. Ох, Пол, извините. Вы что же, не знали об этом?

— Н-да, очевидно, не знал. Значит, Пит Тауншенд умер? Бедняга; а от чего?

— Его умертвили.

— Умертвили?! Вы хотите сказать, его убили?

— Извините; я, конечно, имел в виду — убили. Простите, Пол, я что-то… Но ведь так странно, что вы… Впрочем, естественно, — откуда же вам было об этом узнать. А произошло все, постойте, уже два года назад, даже чуть больше двух лет. Его застрелил один фанат. Вернее, какой-то малолетний наркоман, выдававший себя за фаната. У входа в клуб «Граучо». Все газеты мира сообщали об этом на первых полосах.

— Да, но я, как вам известно, вообще не вижу первых полос. Да и прочих тоже, если на то пошло.

А знаете что, Джон, теперь, когда… Я хочу сказать, я все больше склоняюсь к мысли, что надо бы.

— Что именно надо бы?

— Надо бы обращать побольше внимания на то, что происходит вокруг.

— Если вы пожелаете, я с радостью буду читать вам газеты.

— Вот-вот… Да, это могло бы… Пит Тауншенд умер… Мне почему-то грустно это слышать. Не сказать, чтобы я… Чтобы я был с ним близко знаком или хоть раз… Да, возможно, вам стоит прочитывать мне газетные заголовки. Я же не святой отшельник, в конце-то концов, не монах какой-нибудь. Даже потеряв зрение, человек продолжает жить на земле. Слушайте, Джон, а нет ли у вас здесь, случайно, газеты?

— Вообще-то есть. Купил сегодня утром в деревне, когда ходил за молоком.

— И какая же?

— «Гардиан».

— «Гардиан»? Ну, ничего, сойдет. Почитайте хотя бы оттуда, пожалуйста. Но, так сказать, снимайте пенки: только самое главное.