Всё дело в тебе - Эльвира Смелик

Лакшин распахнул дверь, вошёл первым, щёлкнул выключателем.

— Заходи.

Она вошла. Раньше было любопытно, но спокойно, а тут вдруг стало немного волнительно.

Лакшин захлопнул дверь за её спиной.

— Сейчас. Кошелёк найду.

В квартире царила абсолютная тишина. Судя по количеству дверных проёмов, комната одна, хотя, возможно, она проходная, но это никак не влияло на ощущение, что кроме их двоих никого здесь больше нет.

— А где все? — поинтересовалась Даша.

— Кто «все»? — уточнил Лакшин, снимая куртку и вешая её на крючок.

— Ну-у, родители.

— Я здесь один живу. Они в другом месте, — выложил он беззаботно, ввернул, ухмыльнувшись: — Но, если ты очень хочешь с моими родителями познакомиться, можно к ним поехать.

— Один, — повторила Даша возмущённо. — Мог бы и раньше сказать.

Лакшин застыл, уставился вопросительно:

— А в чём проблема? Или, — он опять ухмыльнулся, наклонил голову к плечу: — боишься, если останешься со мной наедине, не выдержишь и…

Идиотская многозначительная пауза. Даша фыркнула снисходительно.

— Чего не выдержу?

— Ну не знаю, — не убирая с губ улыбки, тихонько произнёс Лакшин. — Но теперь-то тебя ничего смущать не должно. Мы тут одни, никого больше нет. Никто не увидит и не услышит.

Фразы провокационные, а голос такой вкрадчиво-интимный. Специально сделал или у него уже автоматом получается?

Мягкая бархатистость приятно обволакивает, и даже смысл сказанного уходит, западаешь на тембр и интонации. Да-да-да, и тут все тают и бросаются к Лакшину в объятия, еле успевая томно выдохнуть: «Данила, я ваша навеки».

Только вот сейчас — не тот случай. Но откровенно делиться своими размышлениями Даша не стала, просто коротко произнесла:

— Я пойду.

— Всё-таки боишься, раз вот так сбегаешь? — Лакшин прищурился, качнулся вперёд, будто хотел приблизить, но быстро передумал, хотя, скорее всего, просто дразнил.

Да на самом деле дразнил — мимикой, действиями, словами. С любопытством наблюдал, как за подопытным хомячком, изучал рефлексы.

— А что мне здесь делать? — Даша дёрнула плечами.

— Можно поужинать. Хочешь, пиццу закажем. Или что ты предпочитаешь? Против ужина ты же ничего не имеешь?

— Против ужина — ничего, — подтвердила она и тут же добавила: — Но я лучше дома.

— Почему?

Потому! Потому что она не тупой хомячок, и не наивная дура, и не собирается вестись на дешёвые провокации.

— А я разве обязана тебе объяснять?

Лакшин мотнул головой: объяснять не обязана, но…

— Тогда останься, не убегай. Если тебе всё равно, и ты ничего не боишься.

Не боится Даша. Ни капли не боится. Но в чём-то он прав: на самом деле она не настолько невозмутима, как хочет казаться. Нет, ей не страшно, но беспокойно, непонятная тревога тихонько царапается в груди. Из-за неё хочется закусить губы, отвести взгляд, отступить назад, шагнуть вперёд, оказаться ещё ближе, сделать всё сразу и не делать ничего. Почему-то рядом с ним всегда так, и это невероятно бесит. Раздражают даже собственные слова и действия, а от его — злость только прибывает.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍ — Лакшин, ты, честно, достал! Детский сад какой-то. Почему я должна тебе что-то доказывать? Да думай, что хочешь. Что сбегаю, что боюсь. Или ещё чего. Мне как-то по фигу. Вообще по фигу.

И зачем она тут распинается, стоит, так и не сдвинувшись с места? Давно же собиралась уйти. Так что держит? Ведь не желание произнести кучу этих ненужных фраз. К чему впустую сотрясать воздух? Если её действительно нисколько не волнуют его предположения.

Даша вскинула руки, взмахнула раскрытыми ладонями, произнесла не столько для Лакшина, сколько для себя:

— Всё, хватит! Я ухожу.

И шагнула — наконец-то — не назад, не вперёд, а как надо, в направлении входной двери. Но… всё равно не ушла.

Лакшин тоже шагнул, преградил дорогу, уставился в глаза.

— Да ладно. Ты же не хочешь уходить. Иначе бы и не пришла. Признайся уже.

— Ты больной что ли? — сердито выкрикнула Даша, подалась в сторону, надеясь обогнуть его, но он тоже сместился, опять оказался на пути, ещё и надвинулся, заставив её невольно отступить.

Если сделать ещё шаг назад, дальше будет вешалка и тумба под ней. Но зачем Даша станет его делать? Она не напугана, чтобы пятиться и юлить, она — злая и раздражённая и за себя не отвечает.

— Пропусти!

Лакшин несколько мгновений стоял неподвижно, потом всё-таки отодвинулся. Даша торопливо устремилась к двери, обходя, зацепила локтем и случайно, и неслучайно одновременно и тут же почувствовала на нём крепкую хватку. Лакшин не потянул назад, просто остановил, а она не стала дёргаться, вырываться. Развернулась, процедила сквозь сомкнутые зубы:

— Отцепись.

— Нет, — возразил он твёрдо.

Даша шумно выдохнула, раздув ноздри, повторила с угрозой:

— Отцепись!

И едва сдержала желание влепить пощёчину, наотмашь. Раз по-другому он не понимает. Вместо этого ухватила за рубашку возле ворота, смяла в кулаке тонкую ткань, чтобы хоть как-то справиться с собой.

Время вдруг зазвучало: каждое пролетающее мгновение ударом пульса отзывалось в висках. Воздух сгустился, упруго задрожал маревом почти осязаемого напряжения, колол несуществующими электрическими разрядами.

Лакшин разжал руку, но не убрал, она так и лежала на локте, но через рукав куртки Даша её почти не чувствовала, может, потому и не торопилась окончательно стряхнуть. У неё вообще не получалось шевельнутся, а уж тем более что-то сказать. А ладонь медленно двинулась вверх, пальцы крепко стиснули изгиб плеча.

Сердце дрогнуло, мурашки пробежали по шее и спине, и Даше показалось, Лакшин испытал нечто похожее. Потому что переглотнул, задышал глубоко и слышно, потому что губы чуть приоткрылись.

Они словно обменялись ощущениями или среагировали в унисон, необъяснимо настроившись друг на друга.