Эйфель - Николя Д'Этьен Д'Орв

прежде, в Бордо. Даже аромат духов всё тот же — смесь амбры и розы. А её кожа, такая нежная, едва тронутая временем, кажется, распускается, как цветок, ощутив прикосновение его пальцев. И, наконец, её дыхание, которое он распознал бы среди тысяч других, напоенное ароматом ежевики и малины. Да и все ее тело источает такой же соблазнительный фруктовый аромат. Гюстав чувствует, как в нем просыпается желание, от которого перехватывает дух и сводит тело. Его пальцы судорожно вцепляются в талию Адриенны, и та, вздрогнув, еле слышно умоляет:

— Давайте остановимся.

Она кладет руку ему на грудь, чтобы отстранить, но тем лишь распаляет его. Эйфель дрожит, как в лихорадке, у него трясутся губы. Теперь они смотрят друг на друга в упор, словно затеяли поединок. И не замечают, что Антуан вальсирует совсем рядом и следит за ними с ужасом и недоумением. То, что он видит, приводит его в полную растерянность: Адриенна, погладив Густава по груди, еще теснее приникает к нему.

Эта пара не сознаёт, что делает; им безразлично, как они выглядят со стороны. Однако никто из танцующих ничего не замечает. Почти никто — кроме Рестака. Остальные, опьяненные музыкой Вальдтейфеля, заняты собой, самозабвенно выписывая фигуры вальса.

Адриенна приходит в себя, лишь когда их задевает одна из танцующих пар.

— Может быть, поболтаем? — спрашивает она притворно светским тоном.

После минутной паузы Гюстав осведомляется с такой же светской улыбкой:

— Как здоровье ваших родителей?

Адриенна стискивает зубы.

— Не знаю. Я с ними больше не вижусь.

Густав прячет довольную усмешку. Он редко кого ненавидел так, как этих людей — весь круг их общения, всю их касту. И мысль о том, что Адриенна вырвалась из своей среды, приводит его в восторг.

Тут они наконец замечают Антуана, который, все еще вальсируя со своей дамой, через силу улыбается им.

— Ты его любишь?

Гюставу кажется, что Адриенна застыла в его объятиях. Ее лицо бесстрастно, но стоило Эйфелю сильнее обнять ее, как она содрогнулась всем телом, от живота до губ, словно от удара молнии.

— Ты дрожишь, — сказал Эйфель.

— Остановись!

Но они продолжают этот нескончаемый вальс, эту мучительную и сладкую пытку.

А когда зазвучали последние такты, когда танцующие ускорили темп, готовясь к финальному галопу, Эйфель нагнулся к Адриенне и бессвязно зашептал ей в ухо, стараясь, чтобы она расслышала его сквозь скрипичные пиццикато:

— Слушай… послушай меня… в Батиньоле есть одно заведение… «Акации»… его нетрудно найти. Приходи туда… когда захочешь… я буду тебя ждать…

Для Адриенны это уже чересчур.

— Довольно! — Не дождавшись заключительного аккорда оркестра, она вырвалась из объятий партнера так резко, что тот наверняка упал бы, если бы его не подхватил высокий господин с длинными светлыми усами, польщенный тем, что послужил опорой герою дня.

Музыка стихла, и пары разделились, обменявшись поклонами и комплиментами.

Эйфель низко склонился перед Адриенной, застывшей, точно статуя.

— Все кончено, Гюстав, — прошептала она. — Это нелепо, это бессмысленно. У меня своя жизнь, у меня муж. Оставь меня…

Она резко отвернулась и подошла к мужу, который поджидал ее с бокалом шампанского.

ГЛАВА 25

Париж, 1887

Министру страшновато. Он, конечно, молчит, но у него душа ушла в пятки, когда он начал спускаться по перекладинам в эту металлическую трубу. И чем ниже они его ведут, тем сильнее страх сжимает горло.

— Эй, парни, к нам в гости сам Локруа пожаловал! — раздается голос у него под ногами… еще очень далеко внизу.

— Вы уж их простите, — тотчас вступается Эйфель, которого эта фамильярность только позабавила. — Понимаете, мои рабочие проводят под землей по двенадцать часов в день, так что иногда забывают о почтительности…

— Ничего, ничего, — бормочет Локруа, глядя на Эйфеля, который спускается вместе с ним в шахту.

Эдуарду Локруа наплевать на почтение. Он и сам не понимает, почему согласился именно сейчас посетить эту стройку, которая началась несколько месяцев назад, в жуткие февральские холода. Эйфель мог бы пригласить его и попозже, когда первые опоры покажутся из-под земли. Министр вообще не жалует подземелья, он предпочитает горные пейзажи и не испытывает страха перед высотой; ему нравится, когда вольный ветер хлещет по лицу. Зато он всегда ненавидел погреба и пещеры. Более того, он терпеть не может лифты. Однако сейчас нужно превозмочь себя: там, наверху, его поджидает целая армия представителей прессы, которым не терпится забросать господина Локруа вопросами и сфотографировать после спуска под землю.

«Если я вообще оттуда выберусь…», — думает Локруа, чувствуя, как нога повисла в пустоте.

— Съезжайте вниз, господин министр!

Двое рабочих хватают его за ноги и помогают утвердиться на полу кессона.

На полу? Нет, это скорее грязь, липкая глинистая жижа, такая же влажная, как удушливый воздух в этом полутемном закуте.

Сколько же их тут? Похоже, десятка два. Большинство не обращает никакого внимания на господина в галстуке и в болотных сапогах, которые странно смотрятся с его визиткой. Здесь каждый рабочий выполняет свою задачу. Одни копают землю, другие вывозят ее на тачках, третьи засыпают в ведра — их вытягивают на поверхность через центральную шахту.

Локруа щурится, привыкая к полумраку, который с трудом разгоняет одна-единственная ацетиленовая лампочка. Все заняты, никто не разговаривает. Да и как тут поговоришь, когда машины работают с таким адским шумом!

Эйфель спрыгивает наземь рядом с министром и начинает разъяснять ему устройство гидравлического кессона, уснащая свою речь техническими терминами, на которые Локруа решительно наплевать. Он хочет только одного — подняться наверх.

— А что если кессон провалится, — кричит он, — разве это не опасно?

— Опасно, но другого способа нет. Просто нужно копать быстрее, чтобы опередить погружение.

Заметив, что министр напрягся, Эйфель крутит пальцем у шеи.

— Глотайте почаще слюну! Здесь очень сухой воздух.

«Ничего себе — сухой!» — думает Локруа, глядя на размокшую, зыбкую почву под ногами.

— Скоро у нас будут две такие камеры со стороны Сены, — бодро объявляет Эйфель; судя по всему, инженер в полном восторге от своей стройки.

— Почему от нее такой адский шум, от вашей машины? Оглохнуть можно!

— Это от избыточного давления…

Внезапно раздается крик, начинается суматоха, люди тревожно переглядываются, поворачиваются к Эйфелю. Он совершенно спокоен. Взяв за руку министра, ведет его на другой конец камеры, где находится нечто вроде небольшой эстрады, и приказывает:

— Стойте тут!

Локруа кажется, что он видит кошмарный сон. Со всех сторон начинает прибывать вода! Эйфель невозмутим, зато рабочие, как замечает министр, едва сдерживают страх, глядя на ноги, уже по лодыжку в прибывающей воде.

— Вода Сены, — в