Зарабатывать на хайпе. Чему нас могут научить пираты, хакеры, дилеры и все, о ком не говорят в приличном обществе - Алекса Клэй

Так же как и в случае Хакерской Этики, которая никогда не была официальным документом, у UX нет манифеста, но есть стремление к постоянному накоплению знаний, полученных опытным путем. Джон Лекман объяснил это так: «Во французском языке слово «опыт» (experience) может обозначать и жизненный опыт, и научный эксперимент». Члены UX хотят, чтобы каждый их проект приносил положительный жизненный опыт, но при этом, как и в научных экспериментах, стараются почерпнуть новые знания об устройстве мира. Как и хакеров, о которых шла речь выше, членами UX движет желание стать экспертами в системе. Экспериментируя с системой, можно делать важные выводы, каждый из которых будет дополнять предыдущие. Но, как сказал нам Лазар Кунстманн, «эксперимент не может существовать сам по себе». Для развития инноваций организация должна обладать способностью постоянно ставить вопросы, и в случае UX это значит, что работа над проектами должна идти постоянно.

Сама структура UX располагает к проявлениям исследовательской пытливости. Хотя в каждом действии группировки присутствует ощущение организованности, сама она разбита на отдельные ячейки, каждая из которых имеет свою специализацию (одна занимается накоплением знания и тактических приемов несанкционированного проникновения в здания и важные проходы; другие проводят кинофестивали и художественные выставки) и является в целом совершенно неформальной. «Любой может прийти, свободно перемещаться из проекта в проект, из ячейки в ячейку и меняться ролями с окружающими».

Как и компьютерные хакеры, UX усердно придерживаются практики занесения каждого проекта, занятия, успеха или неудачи в постоянно расширяющуюся базу данных. Когда мы поинтересовались причинами этого у Кунстманна, он рассказал о первых конкистадорах в Южной Америке. По его словам, одной из главных причин их военных успехов было наличие доступа к огромной военной библиотеке: «Они выучили все военные хитрости». Члены UX следуют примеру конкистадоров и копят знания, записывая собственный опыт и обеспечивая его свободное распространение внутри группы.

UX – олицетворение хакерской ментальности. Они нарушают установленный порядок не только ради удовлетворения страсти к восстановлению и совершенствованию, но и для изменений к лучшему в обществе. Как и пираты восемнадцатого века, и компьютерные хакеры, они стремятся делать это через доскональное понимание системы, которую хотели бы усовершенствовать, позволяющее впоследствии эффективно ее перестроить.

Возможно, самое важное состоит в том, что UX скрытно работает через систему подземных туннелей. Любой хакер должен знать, как избегать обнаружения, подозрений или отторжения институциональными антителами. Маскировка – стратегия не только подозрительных личностей, но и тех, кому не нужна излишняя огласка деятельности до момента обретения достаточного одобрения и поддержки общества.

Доктор медицины Гэри Слаткин никогда не был отщепенцем. Пройдя обучение врачебному делу («Самое обычное обучение», – добавляет он), доктор Слаткин занимался работой в области изменения поведения и программ эпидемического контроля. В качестве старшего ординатора престижной клиники San Francisco General Hospital Слаткин работал над программой предупреждения заболеваний туберкулезом. Спустя два года количество новых случаев заболеваний туберкулезом в этой местности снизилось более чем на 50 процентов, а количество прошедших полный курс туберкулезной терапии повысилось с 50 до 95 процентов.

После этого был Сомали. Когда Слаткин сообщил своему наставнику в San Francisco General Hospital, куда он собирается, тот ответил, что это самая большая его ошибка и что он рискует карьерой.

В Сомали Слаткин работал под руководством начальника службы первичной медицинской помощи и участвовал в профилактике распространения туберкулеза, а также в ликвидации вспышки смертельно опасной холеры. Он оказался в эпицентре отчаяния – в стране насчитывалось сорок лагерей беженцев общей численностью миллион человек. Поскольку ресурсов его команде не хватало, они стали набирать беженцев для обучения специальности санитара. Подобно тому, как Флоренс Найтингейл создала профессию медсестры, они ввели в обиход новый тип медработника: туземца, хорошо понимающего местное население и пользующегося доверием.

Проведя три года в Сомали, Слаткин перешел на работу во Всемирную организацию здравоохранения, где занимался борьбой с эпидемией ВИЧ/СПИДа в Уганде. В общем итоге Слаткин провел почти десять лет в пятнадцати странах Африки и Европы в качестве видного руководителя борьбы с инфекционными заболеваниями.

Это повредило его личной жизни и карьере. После десяти лет, проведенных в состоянии полной боевой готовности, он был истощен физически и морально и чувствовал, что находится в эмоциональной изоляции. Но в то же время он был рад достигнутым крупным успехам.

Вскоре после возвращения в Соединенные Штаты он задался вопросом: «Что дальше?» Он слышал истории о перестрелках между детьми. «Я читал эти ужасные репортажи о том, как дети десяти-двенадцати лет убивают друг друга на улицах, и спрашивал окружающих, что делается по этому поводу». Это простой вопрос, который мог задать любой неравнодушный гражданин. Однако попытки найти на него ответ заняли следующие пятнадцать лет жизни Слаткина.

Слаткин был изумлен и расстроен, ознакомившись с так называемыми решениями, существовавшими в области борьбы с насилием. «Мы знаем, что наказание не является главным стимулом поведения. Это была проблема, на которой все застряло», – говорит он. Раздосадованный Слаткин начал изучать закономерности вспышек насилия и сделал удивительный вывод: насилие распространяется примерно так же, как инфекционное заболевание. «На картах вспышек насилия, которые я изучал, можно было выделить характерные агрегации – точно такие же, как и на картах других эпидемий, например холеры». Это стало для Слаткина моментом истины. «И я подумал: а что, если мы станем лечить насилие как заразную болезнь?»

Насилие – одно из крупнейших и наиболее коварных социальных зол нашего времени. И в то же время слишком часто разговоры на эту тему сводятся к навешиванию ярлыков – агрессивные люди обозначаются как отклонение от нормы или «воплощение зла». Слаткин задумался: что, если отказаться от ярлыков и предубеждений и начать лечить болезнь с объективных позиций, так, как лечат инфекционное заболевание вроде гриппа? «Невозможно увидеть зло даже под микроскопом. В науке отсутствует понятие плохого или понятие врага», – шутит он.

Продвигался он не быстро. Около пяти лет потребовалось, чтобы он переосмыслил собственное понимание проблемы насилия. Он терял голову в спорах и дискуссиях о движущих причинах насилия. Он читал все новые доклады и правительственные документы. Он зациклился на проблеме и способах, которые, как ему казалось, он мог бы предложить в качестве «лекарства». Подобная всепоглощающая одержимость познанием системы, которую предполагается исправить, обязательно свойственна любому хакеру. Надо понимать все правила, чтобы понять, как их нарушить или первым предложить нечто совершенно другое. Находясь наполовину внутри системы, которую пытаешься изменить, а наполовину снаружи, чтобы не утратить видения, можно поддерживать в себе настрой и установки «своего среди чужих».