По секрету всему свету - Марина Серова

— Варвара Петровна показала тебе, где она прячет брошь?

— Она не показывала, где прячет. — Вероника сделала акцент на последнем слове. — Бабушка просто показала мне брошку, достав ее из ящика комода, из-под стопки постельного белья. Она лежала в металлической коробочке из-под грузинского чая — знаете, такие желтые с красным, раньше их много было.

— И ты разболтала все это своей сестре Римме, так?

— Вы же знаете, зачем спрашивать?

— И о том, что драгоценная вещица лежит в таком общедоступном месте, как ящик комода: бери — не хочу?

— При чем тут «бери»? — возмутилась Вероника. — Да, я удивилась, что ящичек даже не запирается, и сказала об этом Римме, что тут такого? Не думаете же вы, что это Римма обокрала Варвару Петровну!

— Скорее всего не она. Но вот что я действительно думаю — беда случилась именно из-за того, что ты распустила язык! Это называется «по секрету всему свету». Ты шепнула сестре, та еще кому-нибудь — дочке или другу…

— Эх, Верунчик, Верунчик… — сокрушенно вставил в нашу перепалку мужчина.

— Никому она не шептала, вы знаете! Римма ничего никому не говорила: она пообещала хранить эту тайну. Значит, «Поцелуй розы» украли не из-за меня.

— Мне бы твою уверенность…

Я смерила ее таким выразительным взглядом, что встрепенулся даже Андрей.

— Танечка, ты нас скоро отпустишь? Шеф нас убьет за опоздание.

Я отпустила их поистине королевским жестом.

— Идите, вы мне больше не нужны. Только прошу тебя, Андрей: объясни своей «невесте», что если она и на этот раз не сможет удержать язычок за зубами, разболтает о нашем сегодняшнем разговоре, — то я ей не завидую!

— Она все осознала. Правда, Верунчик?

Вместо ответа Верунчик встала из-за стола, процедила мне «до свиданья», а своему Эндрю — «я подожду тебя на улице». И, покачивая расклешенными полами норковой шубки, выплыла из кафе с видом оскорбленной добродетели.

Рубиньш проводил ее долгим взглядом, который о многом мог сказать человеку понимающему. Потом, не глядя, прикрыл мою лежащую на столе руку своей ладонью. Этим жестом он как бы «зацепился» за меня и тогда уже смог оторвать свои синие глаза от коричневой шубки.

— Спасибо тебе, Танечка.

— За что? Дело еще не раскрыто!

— Да я не про дело. Я вообще… Ты знаешь, — вдруг начал он без всякого перехода и почему-то опустил глаза, — а мы с Верой решили и на самом деле того… Понимаешь? Там, в «КПЗ» у ментов, я вдруг понял, что она мне нужна. Что никого ближе у меня нет. В общем, не стану я бабушку обманывать, Танечка. Пусть она спит спокойно: женюсь, женюсь!

Мой клиент улыбнулся той самой своей славной улыбкой, которой он меня сразу подкупил: детской, незащищенной и в то же время мужественной. Я на миг пожалела, что он не мой. Но — только на один миг.

— Что ж, поздравляю, господин клиент! — Я чмокнула его в щеку. — Не буду скрывать, как я ей завидую…

— Скажешь тоже… Кстати, зря ты так навалилась на мою невесту. Она… ну, словом, совсем не такая, какой иногда кажется. Знаешь, как она на самом деле переживала за меня… И сейчас, я уверен, на душе у нее кошки скребут.

— Ну, ладно, ладно. Я и правда очень за вас рада. Беги, она ждет. Только помни: насчет того, что вы должны молчать об этом разговоре, я говорила вполне серьезно!

Рубиньш уже пожал мне руку на прощание, но вдруг остановился.

— Слушай, насчет этой пленки, про которую ты говорила… Ты же на самом деле не станешь использовать ее против Вероники?

Я от души расхохоталась.

— Об этом можешь не беспокоиться. Вы оба просто попались на пустой крючок! Дубровина пришла на ту встречу с другой сумочкой, понимаешь? Стоило ей хоть немного пошевелить мозгами…

«Женщины вообще не понимают, что за слабые, пугливые создания эти мужчины».

С этим утверждением магических косточек (на языке цифр — 6 + 21 + 25) согласится процентов девяносто сильной половины человечества — то есть женской. А уж представительницы мужских профессий — как моя, например, — проголосуют за него обеими руками. Мы, женщины, давно научились не рассчитывать на мужское плечо (свое надежнее) и на мужскую храбрость (в нас мужества больше). Мы давно все умеем лучше них: писать книжки и играть в хоккей, стрелять и обороняться без оружия, совершать преступления и ловить преступников, управлять машинами, заводами и фирмами и целыми государствами. Мы смеемся над мужчинами, рассказываем про них анекдоты; разговаривая с подругой, понимающе закатываем глаза: ну что, мол, ты от него хочешь — это же мужчина… Мы на полном серьезе бросили в мир лозунг «Берегите мужчин!». Мы жалеем их, холим и нежим, тратим на них нами же заработанные деньги, мы сдуваем с них пылинки, бережно протираем тряпочкой и ставим под стекло — подальше от жизненных сквозняков, которые могут неожиданно распахнуть окошко и превратить нашу драгоценную вазу в груду жалких осколков.

Но, может быть, только одна женщина из миллиона скажет: «А на фига мне, собственно, такая бесполезная, дорогостоящая и капризная цаца? Забирайте вы ее, кто хочет, а я пойду лучше в магазин „Интим“ и выберу себе там что-нибудь подходящее по размеру, да и все дела. Нет проблем!» Да и та, которая так скажет, скорее всего через пять минут пожалеет, что так неосмотрительно выбросила на помойку приличную, в общем-то, вещь. Побежит подобрать, глядь — а там уже ничего не валяется! Какая-то уже подобрала, почистила, тряпочкой протерла — и поставила под стекло в своем гнездышке… Смотрите, мол: и у меня все как у людей!

Вот и спрашивается: разве мы понимаем, что есть на самом деле мужчина? Если бы мы действительно это понимали, то не позволили бы «слабым и пугливым» вить из нас веревки!

Обескураженная, я швырнула гадальные кости обратно в замшевый мешочек. При чем тут, интересно, мужчины, если у меня из головы не идут женщины? К чему мне мужчины?! Да, я подозревала Теймури Джафарова — и, как выяснилось, не напрасно. Я выстроила версию убийства Прониной, которая казалась не просто стройной — почти стопроцентной! Я, наконец, потратила уйму времени на разработку этой версии. И что же? В итоге очутилась у разбитого корыта. Ни подозреваемых, ни доказанного факта преступления — один мотив, да и тот на уровне догадок…

После объяснения со своим клиентом и его невестой — теперь, слава богу, настоящей, а не мнимой, — я отправилась не в милицию, как грозилась, а к себе домой. Заперла дверь, отключила городской телефон, заварила себе такого кофе, что даже мое сердце, давно к этому напитку адаптированное, устроило «колотун», и стала думать.

Думать я старалась не о потерянных часах и сутках, за которые мне будет стыдно предъявить счет клиенту. Я думала о том, что делать дальше — чтобы не посрамить окончательно звание «гордость нашего дома», присвоенное мне соседкой Альбиной Михайловной.