О команде Сталина - годы опасной жизни в советской политике - Шейла Фицпатрик

Многие из детей в семьях команды родились после революции, и, как это было принято в СССР в этот период потрясений, в их семьях также были приемные дети. Зачастую это были дети погибших товарищей, например, Артем (Томик) Сергеев, взятый в дом Сталина, чтобы составить компанию его сыну Василию, или сыновья расстрелянного бакинского комиссара Степана Шаумяна, которых усыновили Микояны, или сын и дочь командира Михаила Фрунзе, Тимур и Татьяна, которых после смерти их родителей в середине 1920-х годов Политбюро передало на попечение Ворошиловых. Дочь Орджоникидзе Этери, сын Ворошиловых Петр и сын Томского Юрий также были усыновлены, а Юрия Кагановича, как говорили, выбрала в приюте его дочь-подросток Майя[181].

«Кремлевские дети» росли вместе, хотя и не всегда ладили друг с другом. Говорили, что Полина Жемчужина опасалась плохого влияния буйных ребят Микояна на ее деликатную Светлану, одну из лучших учениц в классе[182]. Сыновья Микояна, а также сын и дочь Андреева пошли в школу № 32 (которая была под особой опекой Крупской и славилась прогрессивным подходом), там они общались с детьми светил интеллигенции и иностранных коммунистов. Светлана Сталина и Светлана Молотова, пошли в столь же знаменитую школу № 25, где среди их одноклассников был сын американского певца Пола Робсона. Василий тоже пошел в эту школу, что вызвало беспокойство у его учителей, которых Сталин призывал забыть, что это сын Сталина, и спрашивать с него по всей строгости[183]. Для «кремлевских детей» члены команды были «дядями» и часто между ними была взаимная любовь: у Серго Берии с юности были самые теплые воспоминания о Сталине и Кирове. Светлана Сталина, чьи воспоминания после ее отъезда были менее позитивными, тем не менее признавала, что Каганович, Молотов и Орджоникидзе были ей «дядями» в детстве, Микоян и Хрущев также любили ее и пытались поддерживать в дальнейшей жизни. В детстве Светлана и ее отец играли в игру, в которой он называл ее «хозяйка» и исполнял роль ее «секретаря»[184]. Каганович также играл в эту игру со Светланой («Сегодня рапортовал нашей хозяйке-Светлане о нашей деятельности, — писал он Сталину в Крым, когда Светлане, оставшейся в Москве, было девять лет, — как будто признала удовлетворительной. Чувствует она себя хорошо. Завтра уже идет в школу»)[185].

В реальном мире, где секретарь партии Каганович докладывал Сталину, а не Светлане, в течение нескольких лет после исключения правых, несмотря на трудности, возникшие в результате Великого перелома, команда сохраняла стабильность. Политбюро, избранное в июле 1930 года, состояло из следующих членов: Сталина, Молотова, Кагановича, Кирова, Калинина, Куйбышева, Станислава Косиора (первый секретарь Компартии Украины) и Рудзутака. Орджоникидзе временно покинул Политбюро, потому что стал главой Контрольной комиссии партии, а две эти должности совмещать было нельзя, но он вернулся, как только в конце 1930 года начал работать в промышленности, после чего ЦКК несколько лет возглавлял Андреев. В таких случаях выход из Политбюро был формальным требованием: человек мог продолжать участвовать в его заседаниях, хотя и без права голоса. Андреев, наряду с Микояном и украинцами Григорием Петровским и Чубарем, были кандидатами в члены Политбюро; им же был новый молодой любимец Сталина из Сибири Сергей Сырцов, который, впрочем, пробыл в этом качестве совсем недолго. Никто из украинцев, работавших на Украине, не был постоянным участником заседаний Политбюро в Москве. Не присутствовал там постоянно и Киров, работавший в Ленинграде, но его статус члена команды был гораздо прочнее, чем у украинцев, чьи позиции были слабее. Павел Постышев, секретарь ЦК в начале 1930-х годов, был постоянным участником официальных заседаний Политбюро, а также неформальных встреч в сталинском кабинете, когда он бывал в Москве, и, таким образом, в этот период он также был членом команды. Яков Яковлев, нарком земледелия, также был постоянным участником заседаний Политбюро и встреч в кабинете Сталина.

Как всегда при Сталине, членство в Политбюро и членство в команде были тесно связаны, но не идентичны. Сталин придерживался старых привычек собирать свой ближний круг — «пятерку», «семерку» и т. д., в который входила только избранная группа членов Политбюро. Это оскорбило вновь прибывшего Сырцова, и он жаловался, что Куйбышева, Рудзутака, Калинина и его самого не приглашали на совещания в этом узком кругу[186]. Он назвал подобное «фракционностью», но это, вероятно, не самое удачное определение: состав этой фракции ближнего круга мог измениться, так что это был в основном способ Сталина осуществлять контроль над своими коллегами, пользуясь правом включения/исключения. В то время Куйбышев был довольно частым гостем в кабинете Сталина, примерно наравне с Орджоникидзе и Микояном, поэтому неясно, соответствовали ли действительности слова Сырцова. Ближайшими соратниками Сталина, судя по тому, как часто они бывали в его кабинете, были Молотов и Каганович, на третьем месте — Ворошилов. Молотов был незаменимым помощником капитана команды в эти годы. Сталин забеспокоился, когда Молотов захотел уйти в отпуск в то же время, когда и он сам планировал отсутствовать, летом 1933 года: очевидно, он думал, что Каганович, который должен был оставаться в Москве, один не справится, а Куйбышев «мог уйти в запой»[187].

Сталин ценил свою команду, как и все ее члены. Это было не из-за приверженности демократическим принципам, хотя демократизм в какой-то форме тоже присутствовал. Эти люди были профессиональными революционерами, часто с юного возраста, политика была их жизнью. Они были связаны друг с другом, как футболисты в команде: когда случалась победа, они обнимались, после поражений обменивались болезненными упреками и терпели ругань от играющего тренера. Хотя Сталин был в состоянии одолеть любого из членов команды и настроить их друг против друга, он тем не менее ценил команду и не хотел, чтобы ее дух разрушался. Когда (в то время как Сталин был в отпуске на юге) у Орджоникидзе возникли особенно сильные разногласия в Политбюро с Молотовым и Куй-бышевым, Сталин решительно осудил его поведение: команда (он назвал это «нашей руководящей группой») могла из-за этого развалиться. «Неужели он не понимает, что на этом пути он не найдет никакой поддержки с нашей стороны? — писал он Кагановичу, используя еще больше подчеркиваний в тексте, чем обычно. — Какая глупость!»[188]