Курсант: Назад в СССР 8 - Рафаэль Дамиров

Проинструктировать, чтобы никого в палату не пускали, кроме лечащего врача и дежурной медсестры. Пускай их в лицо запомнят.

— Согласен, — кивнул Горохов. — Ты вот что, Андрей Григорьевич. Дуй-ка обратно. Поговори с местной милицией, чтобы второго человека немедленно выставили. С табельным, как положено.

— Я лучше сразу в больничку смотаюсь. Проверю, как там участковый бдит. Проконтролирую. Подожду там вашего возвращения. А вы, как вернетесь, распорядитесь, чтобы второго постового выделили. Я их там на месте проинструктирую как надо.

— Возьми нашу машину, а мы с прокурорскими назад вернемся, потеснятся, никуда не денутся, — одобрительно кивнул Горохов. — Труп еще долго описывать будем. Лесок близлежащий еще прочешем. Может, пока он тело волок, останавливался где-то передохнуть. Окурки поищем или еще что-нибудь подобное. Следы транспорта, опять же, на подходе к лесу. Сам понимаешь.

Я кивнул и, развернувшись, направился по тропинке к месту, где мы оставили машины.

* * *

Здание Цыпинской больницы расположилось в глубине проспекта им. Ленина. Трехэтажный корпус хирургии был окружен подобными же бетонными коробками, промежутки между которыми пестрели аллеями и пятнами начинающих зеленеть газонов.

Прошел через приемный покой. Светанув корками, выбил себе шлепки из задубевшего кожзама с намазюканным сверху инвентарным номером и накидку на завязочках из ткани в выцветшую полоску. Как я ни торопился, но амуницию пришлось тут же напялить на глазах грозной и ворчливой старушки в сером халате.

Вот и третий этаж. Над створками дверей со стеклянными вставками выведенная через трафарет надпись: «Хирургическое отделение. Посторонним вход строго воспрещен».

Распахнул двери и очутился в просторном, но сумеречном коридоре с запахом хлорки, капельниц и прочего йода.

— Молодой человек, вы куда? — дорогу мне преградила упитанная тетя, отважно выставив вперед футбольные мячи, выпирающие из-под белого халата в районе груди. Верхняя пуговица еле сдерживала «створки» выреза и, казалось, вот-вот оторвется и выстрелит в меня.

— Милиция, — торопливо бросил, я обходя буйки. — Где лежит Сапожников?

— Кто?

— С огнестрелом поступил.

— А-а… Вон, милицонерика видите в конце коридора? — медсестру махнула пухлой рукой. — Он как раз возле его двери и толчется.

— Спасибо, — я поспешил в указанном направлении и вскоре очутился возле молоденького лейтенанта, скучающего на банкетке в коридоре.

— Как задержанный? — спросил я его командирским тоном.

Летеха сразу понял, что перед ним человек из органов, и даже не соизволил спросить документов.

— Жив пока, — пожал плечами он, раздумывая, встать ему или остаться сидеть.

Я открыл дверь палаты, обернулся через плечо и сказал. — Лейтенант, а вот так впускать никого ты не должен, как меня сейчас. Почему удостоверение не проверил?

— Так вы же свой, — пролепетал милиционер. — Вроде…

— Откуда ты знаешь? Позже с тобой поговорю еще, — проворчал я и шагнул в палату.

В просторном помещении четыре кровати, но занята только одна. На ней лежит тело, голова накрыта подушкой. Что?! Бл*ть!

Я бросился к койке, опутанной трубками и проводками. Сорвал подушку и отшвырнул на пол. Лицо Сапожникова уже чуть посинело. Явно коньки отбросил, даже проверять не надо. Наша ниточка к Холодильщику оборвалась, не приходя в себя. Кто-то задушил педофила. Гребанный компот!

Я выскочил из палаты и сходу рявкнул на постового:

— Кто сюда входил?!

— Никто, — пролепетал тот, встав и прижавшись спиной к стене.

— Под суд захотел? Смотри! — я затолкал летёху в палату. — Его задушили подушкой!

— Как — задушили? — парень часто заморгал, будто собирался заплакать.

— Окончательно! Мертвый он, бл*ть! Вспоминай, кто здесь был?

— Да говорю же… Никого, кроме врача.

— Какого врача? Запомнил его?

— Нет.

— Так, может, это ты его прихлопнул? — зло прошипел я.

— Я даже внутрь не заглядывал, сижу здесь со вчерашнего дня.

— Как врач выглядел? Опиши.

— Да не запомнил я его, все они одинаковые. Халат белый, колпак, очки.

— Лицо разглядел?

— Мельком, но не вспомню, — голос парня дрогнул. — Сколько за сегодня их передо мной мелькало. Кто из них заходил, уже не смогу понять.

— Сиди здесь и никого не впускай. Даже врачей. Это место преступления. Понял?

— Ага.

— Не ага, а «так точно».

— Так точно. Простите, а вы кто?

На шум уже вышла тетя с «бидонами». Я поспешил к ней, так и не ответив летёхе. Не до него сейчас.

После коротких объяснений та раскудахталась, схватилась за сердце и кинулась кому-то звонить. Потом метнулась в ординаторскую, но время — обед, никого не нашла. После бесполезных метаний я снова остановил ее и спросил:

— Кто из посторонних сегодня был здесь?

— Только вы… — хлопала она глазищами. — Это же хирургия! У нас строго.

— Точно никого не было? — я сверлил ее испытующим взглядом. — Может, из другого отделения кто-то приходил?

— Ну, заходил один. Врач. Сказал, что Сапожников — его родственник близкий. Хотел сам удостовериться, как он.

— И вы его пропустили?

— Ну так он свой же, — медсестра сникла.

— Почему свой? Вы его знаете?

Теперь она уже не казалась этаким стражем ворот и непроходимым заслоном. Самая обыкновенная женщина, да еще и здорово растерянная.

— Нет, просто в белом халате был. Я подумала, из соседнего корпуса, из терапии пришел. Там у них текучка всегда, всех не упомнишь. Я хотела его к лечащему врачу проводить, он отказался, сказал, что просто глянет на родственника одним глазком. Я еще удивилась, но значения не придала.

— Как он выглядел?

— Да обычно выглядел, — пожала плечами медичка.

— Вспоминайте, — я еле сдерживал себя, чтобы не рявкнуть на медсестру, но сейчас ей и так не по себе, главное, чтобы она все вспомнила по горячим следам. — Послушайте… Возможно, это и был убийца. Это очень важно.

— Ой, божечки! Что теперь будет-то? — на глазах тети блеснули слезки. — Обычный такой мужчина. С вас ростом. Или ниже. Не помню точно. Ни худой, ни толстый. Интеллигентного вида такой.

— Почему интеллигентного?

— Ну, в очках. Под халатом рубашка и галстук.

— Особые приметы? Цвет волос, цвет глаз?

— Глаза за очками не разглядела, — пышка держала руку на сердце, будто давала клятву говорить только правду и ничего кроме правды. — А волосы не видела. Колпак же на голове. Он, может, вообще лысый был. Не разглядела я,