Заговор против террора - Алекс Маркман

Кирилл вышел на Большой Спасоголенищевский переулок, здесь нашел подходящее место для съемок и стал, как все, ждать. Опытным взглядом он обвел толпу в поисках переодетых сотрудников МТБ, но точно определить никого не смог. Если они и были здесь, то в очень малом количестве. МТБ явно просчиталось; оно не готово было к такому нашествию. Кому могло прийти в голову, что соберется такая толпа? Грубый просчет, ничего не скажешь.

Вдруг толпа всколыхнулась, как колосья в поле от порыва ветра, зашелестела, забормотала и затопила тротуары, мостовую и любой клочок земли, где можно было пристроиться.

— Голда, Голда, — послышались крики и непонятные восклицания на идиш, женщины радостно всхлипывали, мужчины возбужденно басили. Когда Голда, стиснутая толпой, появилась в поле зрения, он быстро сделал первый снимок. Потом второй, третий. Он ожидал, что люди, заметив, что он фотографирует, будут закрывать лица, прятаться друг за друга или просто убегать. Ничего подобного не произошло. Мало кто обратил на него внимание, да и те никак не реагировали.

Около Голды в это время творилось нечто невообразимое. Одни пытались дотронуться до нее, как до богини-исцелительницы, другие целовали края ее одежды, а кто-то падал перед ней на колени. Как мужчины, так и женщины, плакали, сотрясаясь как в болезненном экстазе. Голда продвигалась медленно, боясь наступить на кого-нибудь или оттолкнуть.

«Какая бьющая по мозгам разница между встречей израильского посла и наших руководителей!» — подумал Кирилл. У Голды нет никакой охраны. Нет машин с водителями, даже такси нет, чтобы подвезти ее к гостинице. Нет комсомольских и партийных энтузиастов, несущих плакаты и портреты партийных руководителей. Нет огороженных улиц, солдат с автоматами наперевес, с патронами, загнанными в патронник на случай отражения атаки врагов народа. А причина этому проста. Нет у Голды здесь врагов, которые хотят ее убить, потому что она не сделала никому зла. Не нужны здесь транспаранты, кричащие о любви к ней, поскольку любовь, а вернее обожание, настолько очевидны, что не требуют никакого подтверждения. Более того, люди пришли сюда, несмотря на то, что рисковали, их могли загнать на долгие годы в тюрьмы, лагеря, если не хуже.

Кирилл остановился возле такси, которое не могло продвинуться сквозь толпу. Голде удалось протиснуться к машине, и, когда она села в нее, народ наконец расступился. В тот момент, когда такси тронулось, Кирилл заметил Софу. Она шла впереди, неторопливо, не оглядываясь по сторонам, как будто погруженная в свои мысли. Кирилл догнал ее и тронул за рукав.

— Софа.

Она вздрогнула, потом улыбнулась и вцепилась в его рукав.

— Ты видел? Ты видел? — взволнованно, полукриком спросила она. — Ты видел Голду?

— Да

— Невероятно. В наше время — такая демонстрация. Как видно, прав Гольдштейн, а не Шигалевич. Наступают другие, лучшие времена.

— Пойдем, купим бутылку шампанского и отметим это событие у тебя дома.

— Пойдем, — согласилась Софа, одарив его светом сияющих глаз.

Короткий ноябрьский день 1948 года, холодный и хмурый, рано угас, уступив место вечерней мгле. Кремлевские здания опустели и затихли. Берия включил свет и поудобнее устроился в кресле, намереваясь работать допоздна над разбросанным на огромном столе ворохом донесений. Не до семейного уюта и отдыха ему было сегодня. Несколько документов с кричащей надписью «Совершенно секретно» требовали серьезного рассмотрения и немедленных решений. Эти донесения позволяли восстановить до мельчайших подробностей события, случившиеся во время приема иностранных представителей, организованного Молотовым в Министерстве иностранных дел. В центре внимания там была Голда Мейерсон, посол Израиля — еврейского государства, созданного всего пять месяцев назад. Без году неделя, на карте его не видать, а вела себя Голда так, как будто представляла большую страну: независимо, самоуверенно, на равных с послами великих держав. Возможно, такое поведение и не привлекло бы особого внимания, если бы не Полина Жемчужина, жена Молотова. Беседовала она с Голдой на идиш, потому только два еврея — его осведомители из МИДа, — понимали, о чем идет речь. Жемчужина со слезами радости на глазах уверяла Голду в любви к Израилю. Разглагольствовала о том, как хорошо для евреев всего мира, что образовалось еврейское государство. Оно, дескать, будет залогом безопасности евреев во всем мире, поэтому все евреи должны это государство поддерживать. Молотов не вмешивался, хоть и стоял неподалеку с озабоченным выражением лица, старая лиса. Но он не понимал идиш. Оставалось ему только полагаться на здравый смысл своей жены.

Голда была сбита с толку таким приемом. Наивно полагая, что Жемчужина выражает настроение советского руководства, она стала с воодушевлением делиться своими впечатлениями. Особенно, по ее словам, волнующей была огромная стихийная демонстрация евреев возле московской хоральной синагоги, где 4 и 13 октября ей устроили прием.

— В синагогу вместилась только крошечная часть тех, кто хотел меня видеть, — воодушевленно говорила Голда. — Я не могла пройти сквозь толпу. Люди плакали от радости, пытались ко мне прикоснуться. Такого приема я не ожидала.

Берия поправил пенсне и откинулся на спинку кресла. Какая наивная баба! Для нее, американки, спонтанное сборище на улице — дело обыденное, и уж во всяком случае не предмет для составления доноса с грифом «Совершенно секретно». У нас это тяжкое преступление. Нет, однако, ничего удивительного в том, что Голда этого не знала или не понимала. Удивительным было то, что большинство принимавших участие в этом стихийном сборище понимали это и тем не менее пришли встречать Голду. Или, быть может, они решили, что приезд израильского посла положит начало новой эры в отношении к евреям? Идиоты. Новая эра наверняка уже наступила, и не поздоровится им от гнева Сталина. Вместо того, чтобы выражать свою любовь и преданность вождю, этот народ выражает, пересилив страх, любовь к израильскому послу! Напоказ всему миру!

Телефонный звонок взорвал пронзительным визгом тишину здания. Кто это так поздно? Обычно Сталин. Но он с 31 августа находился в Сочи, звонил редко и оттуда плел свои сети.

— Берия слушает, — сказал он.

— Зайди ко мне, Лаврентий, — послышался в трубке спокойный, неторопливый голос Маленкова.

Берия поспешно сгреб бумаги со стола, запихнул их в верхний ящик и запер на ключ. Все это нужно позже уничтожить. Никто не должен знать имен его агентов.

Несомненно, подобные донесения от других осведомителей есть и у Маленкова. У него сбор информации о членах правительства и партаппарата был поставлен не хуже, чем у Берии. Лучше даже, чем у Абакумова, министра МТБ. В данном случае это не суть важно. Общая картина ясна, а сейчас, через Маленкова, прояснится позиция Сталина.

Берия застал своего «друга» — таковым его считали в высших партийных кругах, — сидящим за столом. Откинувшись на спинку кресла, как будто отдыхая, он слегка барабанил пальцами по кипе бумаг. Приглашающим жестом указал на кресло, расположенное по другую сторону стола.