Бастион одиночества - Джонатан Летем

Дилан молча поднял книжку и направился в гостиную. Авраам вытащил из холодильника упаковку замороженных бараньих стейков, положил в раковину, включил воду. Достал несколько луковиц и непонимающе уставился на них. Через несколько минут, не выдержав, вышел из кухни и заглянул в гостиную. Дилан сидел в углу дивана, склонясь над «Волнующим цирком», и даже головы не поднял. Он читал книги так, будто участвовал в какой-то тайной операции, — сосредоточенно хмуря брови, пропуская несущественные описания, видя лишь основное, разделяя содержание на голые факты и броскую чушь. Дилан не читал книги, а проглатывал.

Авраам вернулся на кухню. Порезал лук, положил мясо в сковороду. Когда ужин был на столе и Авраам уже собирался позвать сына, тот пришел сам, держа в руке кричаще яркую книжку.

— Неплохо, — сказал он. По интонации Авраам понял, что ему попадались и намного более ужасные книжки. Дилан вдруг наклонился и, издеваясь, положил книжку на то место, куда она отлетела, брошенная Авраамом. Затем кашлянул в кулак и сел ужинать.

Книга пролежала под столом, между ногами отца и сына все время, пока они ели. Поужинав, Дилан отправился смотреть по телевизору «Человек на шесть миллионов долларов», а Авраам поднял книгу, отнес в студию и положил на полку, заставленную баночками с краской. Вскоре у «Волнующего цирка» должна была появиться компания: Авраам успел оформить еще три книжки той же серии, а сейчас работал над четвертой. На столе у дальней стены лежал набросок картинки. Но сосредоточиться на ней он сейчас не смог бы.

Авраам взял тонкую кисточку, обмакнул в краску и устремил взгляд на кусок целлулоида с прерванной любимой работой. В цветовом плане развитие сюжета фильма подошло к мистическому моменту очищения души в аду. Мельчайшими черно-серыми черточками, мазками и затенениями он выделил небо нал, горизонтом — центральной линией кадра; ниже этой линии царили белый и серый. Картинка отличалась приглушенностью красок, как будто пала духом, потеряла надежду, узнав, какой ей вынесен приговор. Она знала, чем занимался теперь Авраам. Сначала от него потребовали обилия кроваво-красного, потом — коричневато-желтого…

«Нью Белмонт, Спешиалс» было адом. Авраам решил, что вложит в оформление этих книжек все самые низменные свои чувства. Это было вызвано необходимостью развлечься, заняться чем-то другим, а не только сотворением фильма и созерцанием в нем обнаженной правды, — фильму же это будет только на пользу, он станет чище. Рисование книжных обложек — от осознания этого у него невыносимо дрожали руки — кара за отказ от карьеры художника. Похоже на поднявшегося из фоба мертвеца. И в то же время это могло помочь усовершенствовать его незаконченный, скрываемый от всех фильм.

В этот летний день мальчик-крот, отважившись на привычный риск, появляется на улице один. Его доллар, свернутый в несколько раз, спрятан в ременной пряжке, а в кармане лежат две отвлекающие монеты по двадцать пять центов. Еще пятьдесят центов он запихнул в носок. Найдут так найдут. Все как обычно. Если не считать поселившегося в кармане брюк пишущего существа и волнительного покалывания в руках. Он завел собственный «Эль Марко», черный, как непроглядная ночь, еще ни разу не опробованный. Купил его в прошлую субботу на Кенел-стрит в «Перл Пейнт» вместе с набором бумаги для эскизов и длинной металлической коробкой цветных карандашей. Авраам ничего не сказал по этому поводу.

Суббота, пятое июня, еще нет и десяти утра. Шестой класс позади — как и филиал школы № 293. Год в черепашьем панцире, в неестественной позе, сплошная ошибка. Какой смысл переходить в другую школу, если проучишься в ней один-единственный год? А впрочем, это уже не имело никакого значения. Ты думал только о будущем, о седьмом классе в основном корпусе на Корт-стрит, в одной школе с Мингусом, который был на год старше. Там тебе должны были представиться отличные возможности. Наверное. Седьмой класс. Еще немного терпения. Скорее бы. Как глупо со стороны мальчика-крота, уже начинающего думать о девочках — белых девочках, как незабвенные Тея и Ана Солвер, — надеяться на избавление от унижения. Бедное создание без опоры под ногами!

Он готовился к принятию в компанию Мингуса. Мечтал заработать репутацию, сделать себе имя. В десять часов субботнего утра большинство школьников Дин-стрит еще сидели в пижамах перед черно-белым экраном, смотрели «Мерри Мелодис». В этот час о себе давал знать лишь химзавод на Берген, распространявший по всей округе жуткое зловоние. Даже пуэрториканцы еще не собрались у магазина Рамиреза. Автобус, залитый летним солнечным светом, ехал совершенно пустой. Это утро прекрасно подходило для объявления миру своего нового имени.

Но мальчик-крот передвигается с обычной осторожностью. Утро на дворе или ночь — какая разница? Он не знает, как объяснит наличие в кармане «Эль Марко», если столкнется с хулиганами. Эта штука все равно что украденный паспорт — вещь, до которой он еще не дорос.

Оглядываясь по сторонам, мальчик-крот шагает в сторону Невинс. На Пасифик-стрит, между Невинс и Третьей, находился небольшой парк. Даже не парк, а просто кусок земли, не засаженной деревьями, с глубокой песочницей, турникетом из покрытых толстым слоем лака брусьев, традиционными качелями и горкой. Детскую площадку покрывали квадраты черной резины, соединенные петлями, напоминавшие фрагменты паззла. Всюду было битое стекло, окурки, засохшие лужи мочи — немые свидетельства настоящей жизни парка. На горке, качелях, валявшихся урнах и трех кирпичных стенах, огораживавших территорию, пестрели нанесенные распылителем и маркером тэги. Если кто-нибудь, пусть даже обутый в кеды, отваживался войти в это царство хаоса или хотя бы приблизиться к нему, ему было по меньшей мере не по себе. Но мальчик-крот решает, что это его шанс, и, оглянувшись по сторонам, отваживается проникнуть сюда.

Достав «Эль Марко» из кармана брюк, он ищет свободное место. Не исписана в этом парке лишь нижняя сторона горки, у самой земли — залезть туда не то чтобы сложно, но почти невозможно. Мальчик-крот опускается на колени, втискивается в щель под горкой и открывает свой «Эль Марко». Свежие черные чернила пахнут одуряюще. Мальчик-крот знает, что сейчас напишет. Целых две недели он упражнялся, выводя заветные буквы — ручкой на школьной парте, маркером «Шарпи» на папке для бумаг, пальцем в воздухе.

Нет, ничего не получится.

Потому что именно сюда с крыши упадет сегодня летающий человек.

Первое, что замечает боковым зрением мальчик-крот, — чья-то черная тень у кирпичной стены, тень огромной птицы или крысы. Что-то падает, точнее, кто-то — человек. Тяжелое дыхание, шумный выдох, похожий на стон.

Мальчик вздрагивает, выпуская из руки «Эль Марко». Лежащий в тени под горкой, он лихорадочно соображает, сможет ли остаться незамеченным.

Нет, не сможет.

— Белый мальчик, — доносится до него. — Что ты тут делаешь?

Летающий человек огромен, он всего в нескольких шагах. Сидит на резиновом квадратике, прислонившись к стене спиной, согнув ноги в коленях, потирая обеими ладонями правую лодыжку. Темная кожа узловатых крепких рук и щиколоток — на нем нет носков, только красные стоптанные кеды — чешуйчатая, псориазная. Он в серых от грязи джинсах и рубашке, когда-то белой. Манжеты порваны, одна пуговица висит на нитке. За спиной у него накидка из простыни, завязанная узлом на шее, прямо как у мальчика из «Где прячется дикость», только в желтых пятнах. Естественно, ребенок-крот думает: кто-то на эту простыню помочился. И пахнет летающий человек мочой — сильнее, чем сам парк.