Бастион одиночества - Джонатан Летем

А завязать с музыкой надо было раньше, еще до отправки Барретта Руда-старшего на север, в тюрьму.

Давай же, оторви от кресла задницу, сполосни шею холодной водой и выйди, наконец, из этого проклятого дома. На дворе почти ночь.

«Даффилд» был грандиозным дворцом-развалиной в стиле арт деко, наглядным примером того, что происходит, если в здании театра не наводить порядок целых пятьдесят лет, только продавать билеты, черствое печенье, крошки которого приклеиваются к полу, и колу, постоянно проливаемую на обтянутые тканью сиденья. На четыре убогих кресла здесь приходилось одно более или менее приличное. Остальные выглядели так, будто неоднократно подвергались вооруженному нападению разъяренных банд. На стенах меж золотистых херувимов — давно потемневших и лишившихся носов — краснел рваный войлок. В зале царил неестественный мрак. Красные лампы над входами не горели, в воздухе, освещенном огромным прожектором, плавал сигаретный дым, медленно поднимаясь к массивной люстре на облупившемся потолке. Широкоформатные фильмы не умещались на экране — с чернеющими пулевыми отверстиями, надписями «Страйк» и «Бел II» — и частью уползали на рваные шторы по бокам.

Барретт купил билет, вошел в зал и устроился на свободном месте под балконом. «Бинго Лонг» давно начался, может, даже подходил к концу. В прохладном воздухе отвратительно пахло. Огромный зал был заполнен на две трети, сидевшие группками зрители курили, смеялись, переговаривались и изредка поглядывали на экран. Из самых дальних и темных уголков раздавались повизгивания и стоны. Какая-то женщина на балконе, судя по звукам, рожала двойню, и никому не было до нее дела. Барретт попробовал прочность кресла и откинулся на спинку. Перед входом в кинотеатр он купил бутылочку «Кольта», пронес ее в коричневом бумажном пакете, даже не пытаясь спрятать от билетера. Вырвавшийся газ произнес что-то вроде «шафффф», зрители на ближайших сиденьях, услышав этот звук, наверняка подумали: «А я, болван, не додумался купить».

«Бинго Лонг» оказался совершенной дрянью. Явно переборщили с диксилендовским джазом, с Билли Ди Уильямсом, очевидно, вообразившим себя Редфордом в «Афере», и с Джеймсом Эрлом Джоунсом. Фильм быстро подошел к концу. Началась «Автомойка», и все казалось замечательным — галдящие зрители, прохлада, «Кольт», который, по счастью, не успел закончиться к началу второго фильма. Большинство зрителей пришли сюда в основном из-за «Автомойки», но с ее началом нисколько не притихли.

Он увидел их в перерыве, когда зал озарился светом. Черная курчавая голова, а рядом светлая, рядов через двадцать от него, почти у самого экрана, откуда изображение кажется чересчур увеличенным. Узнать их было легко — по синим кедам, упертым в спинки передних сидений. Видимо, Мингус позвал Дилана, да, скорее всего. И потащил его к «Радиосити», чтобы продать билеты. Загнали, наверное, за бешеные деньги каким-нибудь выряженным белым. И вернулись в Бруклин, решив сходить в кино. Точно Мингус прочел днем мысли отца. Хотя телепатия здесь совсем ни при чем. Любой нормальный человек в Бруклине пошел бы сегодня в «Даффилд», даже тот, которому утром принесли два бесплатных билета на концерт Рея Чарльза. Какой дурак не воспользуется возможностью посидеть в прохладном темном зале, поглумиться над «Бинго Лонг» в волнительном ожидании «Автомойки» и побалдеть под музыку саундтрэка «Роуз Ройс»? Присутствие здесь Мингуса говорило о том, что со здравым смыслом у него полный порядок.

Да, да, именно так все и случалось: одна-единственная песня могла разрушить человеческую жизнь. На одинокого парня насылалось музыкальное проклятие, и он бывал раздавлен, как крошечный жук. Песня, та самая песня, прилетала из ниоткуда, находила его, завладевала всем его существом. Становилась его чертовой судьбой, привязывалась к нему крепко-накрепко. Попсовая мелодия, которую слышишь буквально повсюду.

Или делалась дорожкой, ведущей к разрушению, превращалась в фатальный лейтмотив жизни. Все сужалось до ритма ударных, звучания непреклонной бас-гитары и посредственного вокала — подобия монотонного ржания, разбавляемого сладострастными стонами. Им подыгрывала туба или валторна, или ритм-гитара, или труба — громкая порой до нелепости. Создавалось впечатление, что певец подошел к тебе вплотную и приставил пистолетное дуло к твоему виску. Как такое могло произойти? Кто разрешал крутить это по радио? Эту песню следовало запретить. В ней не звучали расистские акценты — ты ничего не понял бы, не стоило даже тратить время, чтобы разобраться, — но она была направлена против тебя.

«Да, они танцевали и пели, позабыв обо всем, но вот кто-то крикнул…»

Каждый раз, выходя на улицу, тебе вслед орали слова этой песни. Страшно было даже подумать о том, что тебя ждет в новом учебном году.

Седьмого сентября 1976 года, когда Дилан только-только пошел в седьмой класс школы № 293 на перекрестке Корт-стрит и Батлер, песня «Уайлд Черри» «Сыграй фанки» заняла верхнюю позицию в ритм-энд-блюзовых чартах. А две недели спустя взобралась на вершину хит-парада журнала «Биллборд». Гимн твоих страданий, песня номер один.

Пропой сквозь стиснутые зубы: «БЕЛЫЙ ПАРЕНЬ!»

Забудь о буги-вуги, играй фанки, пока не умрешь.

Впервые Дилан встретился с Артуром Ломбом, когда тот имитировал приступ боли в дальнем конце двора. Дилан, ступивший на крыльцо, услышал крик и повернулся. Увидеть Артура Ломба было все равно что заметить среди сотни летящих на землю листьев падающую птицу или вспышку света. Или летающего человека — в общем, все, что Дилан желал и не желал замечать. Это случилось в тот момент, когда прозвенел звонок на урок, учителя физкультуры, следившие за порядком у школы, а за ними и толпа учеников исчезли внутри здания, и двор превратился в территорию без законов, — словом, в один из тех ужасных мгновений хаоса, которые время от времени случаются везде, даже в школьных коридорах. Мальчик, корчившийся сейчас на земле, совершил ошибку. Он оказался слишком далеко от крыльца и попал в лапы обидчиков. Ошибка, о которой Дилан никогда не забывал.

Артур Ломб стоял на коленях, держась за грудь, и стонал. В опустевшем дворе отчетливо слышались его слова:

— Не могу дышать!

Он еще раз повторил это, задыхаясь.

— Не! — Пауза. — Могу! — Пауза. — Дышать!

Артур имитировал приступ астмы или что-то вроде этого. Его мотивы были ясны: он хотел убедить всех в том, что и так страдает. Кто будет продолжать мучить мальчишку, который уже плачет? Беспомощное, никчемное создание. На сопротивление или терпение его не хватало, и это в каком-то смысле отталкивало. А может, он обращался к тому, кто только собирался его обидеть, к воображаемому грозному лидеру, намеревавшемуся над ним поглумиться. Или его в самом деле терзал приступ? Кто мог сказать? Тебе оставалось единственное. Бросить ему: «В чем дело, белый парень? Я даже пальцем тебя не тронул». И уйти.

Дилан оценил стратегию бедолаги, ощущая холодный трепет узнавания и жгучий стыд. В какой-то миг ему показалось: это его двойник, сменщик, и он втайне порадовался тому, что внимание толпы темнокожих шутников на перемене было обращено не к нему.