Узники Алексеевского равелина. Из истории знаменитого каземата - Павел Елисеевич Щеголев

не умерли. Да! Перед этим подвигом либерального русского правительства лопнули все надежды, лопнуло даже то рабское терпение, которое досталось в удел русскому народу и обществу… Общество должно наконец понять, что рабское тупое самодержавие – абсолютное зло, не допускающее никаких относительных понятий. Оно увидело и видит, что на громкие фразы безграничного произвола – плохая надежда.

7) А цензура? А такое милое учреждение, как III Отделение, которое вполне характеризует тот правительственный порядок, который для своего существования нуждается в подобных мерзостях? Они цветут, процветают и даже готовы вступить в новый период развития. А гонения на воскресные школы, чиновничий произвол, который грозит поглотить в себе самые лучшие соки народной жизни?

А народное образование, которое должно довольствоваться теми ничтожными крохами, которые остаются от пышных и громадных бюджетов придворной администрации и бесполезных войск? А совершенно произвольная, не соответствующая ни народным, ни государственным потребностям, раздача аренд тем лицам, которые так же думают о пользе народа и русского развития, как и те благородные сыны Германии, поступающие в русскую службу, или, гораздо правильнее, в службу русского правительства, чтобы набить себе карман? А раздача народной собственности в вечное и потомственное владение? Не довольно того, что ограбили и грабят народ в настоящее время, но хотят отнять у него то, что имело бы огромное влияние в будущем? Землю следовало бы приберечь для размножающегося народонаселения, ее следовало бы раздать бездомным батракам, а не генералам и различным тайным и действительным советникам, которые и без того уже успели нагреть руки за счет того же бедного народа. Ею следовало воспользоваться для того, чтобы нанести разом решительный удар чиновничеству и грабежу и вместе с тем не оставить тысячи семейств без куска хлеба. Все это так просто и понятно, но разве такие государственные мужи, как Муравьев, Адлерберг и Игнатьев и т. п., думают об этом: они грабят, и их грабеж в тысячу раз развратнее и пагубнее для народа, чем мелкий грабеж канцелярских воришек. Самые благородные и энергические деятели, желавшие действительного добра и любящие Россию и русский народ, смело вышли на дело, но этот омут всякой низости, подлости и всего того, для чего не подберешь слов, сразу остановил их. Пора, пора и русскому народу и обществу разбить ту цепь, которая приковывает их к гнилой колоде – полунемецкому правительству. Будущее – не лучше: не много добра, а, вернее, много зла принесут питомцы таких менторов, как меценат николаевщины – Строганов.

8) Вот причины, которые побудили меня возвратиться в Россию, – покончить одним ударом с тем гнетом деспотизма, самоуправства, рабства и позора, под которым задыхается русская жизнь и развитие, который подсекает их в настоящем и беспощадно извращает в самом будущем. Мне остается только чувство досады и презрения к самому себе за то, что я не исполнил того, что задумал. Раскаяние в чем бы то ни было совершенно далеко от меня: я всегда буду презирать и ненавидеть тот омут разврата, грабежа, застоя и всяких гадостей, который губит Россию. Я не отказываюсь от своих намерений, потому что в них я вижу коренной перелом в судьбе всего отечества – к лучшему. Совершенное уничтожение нелепого, всеподавляющего самодержавия и связанного с ним правительственного, гражданского и политического строя – начало новой жизни, иного развития. Что бы меня ни ожидало в будущем – я всегда останусь при этом убеждении. Все, что здесь написано, было давно высказано, с необыкновенным талантом, со всею страстью негодования, с любовью к России и ее будущему, с великою гражданскою силою, людьми, которые погибли и гибнут в духоте правительственного гнета. От всего здесь написанного я не отказываюсь. Никакого снисхождения не прошу и не намерен просить.

13 сентября 1861 года.

Михайло Бейдеман».

Читая этот необыкновенный документ, не можешь поверить тому, что эта дерзкая прокламация, полная резких оскорбительных слов по адресу верховной и высшей власти, написана человеком со связанными руками – узником Алексеевского равелина. Нельзя не поразиться смелости, с какою заточенный бросает бичующие оскорбления в лицо своим читателям-тюремщикам. С каким чувством должен был отнестись к произведению и его автору всесильный, ближний боярин, шеф жандармов князь Долгоруков, узрев свою фамилию в общей группе сволочи и гнили и прочитав, что на нем, на князе, следовало бы в России покончить с телесным наказанием! Как должен был отнестись к заявлению другой его читатель – император Александр Николаевич, прочитав такое яркое нападение на себя, свою личность, свою политику… Кем сделанное? Каким-то ничтожным поручиком, арестантом, возвысившим свой голос от уз темничных. И этот поручик осмеливается мечтать, не только мечтать, а готовиться… покончить одним ударом с ним, освободителем. Он, монарх, именовался вершиною правительственного кабака. Все это было так невероятно, что и в III Отделении, и у шефа жандармов, и у царя мелькала мысль – не с умалишенным ли они имеют дело.

Отправляя в Ливадию подлинное объяснение Бейдемана, граф Шувалов присоединил и следующий доклад: «Вот, князь, обстоятельство очень серьезного значения, оно может изменить направление, которое Его Величеству угодно будет дать делу Бейдемана. Последний довел до моего сведения через коменданта о своем намерении дать показания. Я послал к нему начальника 1-й экспедиции, но Бейдеман настаивал на том, что он изложит показания письменно, и продолжал ту же систему молчания, которой он не изменял со времени своего ареста. Вы сами, князь, войдете в оценку принципов подсудимого, и Вы нарисуете умысел, заставляющий благословлять руку Провидения, остановившего фанатика, но не безумца – смею думать. Я думаю отправиться в крепость завтра, чтобы попытаться заставить его дать самое полное признание, но я сомневаюсь в успехе и думаю, что он заговорит только в день суда в единственной надежде предать гласности свои намерения и выставить себя мучеником за политические убеждения».

Александр II остановился пока на решении, подсказанном графом Шуваловым, и на записке последнего 27 сентября написал: «Не предавая его покуда военному суду, оставить в заключении в крепости».

19 сентября граф Шувалов отправил в Ливадию отчет о посещении Бейдемана в крепости. Эта беседа управляющего III Отделением с узником, не прибавляя ничего существенного к его заявлению, дала иллюстрирующие подробности замысла Бейдемана.

«Я виделся в крепости с арестантом Бейдеманом и имел с ним продолжительное объяснение и делал ему вопросы, на которые он отчасти отвечал, отчасти нет. Я вышел от него убежденным в том, что он фанатик самого вредного свойства и, быть может, не в нормальном состоянии умственных способностей. Бейдеман задумал свой преступный замысел уже давно, задумал его хладнокровно и исполнил бы его, сколько мне показалось, твердо и решительно, если само Провидение