Короли городских окраин - Валерий Георгиевич Шарапов

всем рассказать! Тогда вместо хмурого и замкнутого Пожарского в жизнь вернется прежний чуткий и улыбчивый Коля, каким я его помню с первого класса».

Сердце девушки сжалось от воспоминания, как Коля вышел из зала бледный, словно тяжело больной. Он напомнил Оле одного из инвалидов, которые после войны буквально наводнили Москву. Потухшие глаза, прорезанные глубокими складками лица, короткие уродливые обрубки тел – они казались девочке сломанными живыми куклами, от вида которых сжималось сердце. У Пожарского были на месте и руки и ноги, но отчего-то парень вызвал в ее душе ту же волну жалости и желания помочь. И беспокоила Ольгу еще одна мысль: с кем можно поговорить, найти выход из запутанной, как лабиринт, ситуации?

Подруга Надя Белоусова, верная ей с первого класса? Живут они всю жизнь в одном дворе, делятся бедами и радостями. Но Оля знала заранее, что ответит Надя, каждое ее движение видит наперед. Боязливая и домашняя, она ахнет, сложит пухлые ладошки на высокой груди и начнет увещевать, останавливать. В ее мире все просто и ясно – в школе учиться надо хорошо, хулиганы плохие, отличник и тихоня Альберт Судорогин хороший. И Николай Пожарский точно из разряда хулиганов, которых надо обходить стороной, а не спасать.

Мать? Но та с самого начала войны уходила на рассвете и приходила поздно ночью. В подчинение бывшему мастеру цеха вручили целую фабрику, и она с головой погрузилась в работу. Оценки дочери, рассказы о школе воспринимала очень быстро, одобрительно кивала и торопилась на тахту, чтобы урвать хоть несколько минут долгожданного отдыха. Война кончилась, а режим у мамы остался прежний. Времени на общение с выросшей Олей, разговоры по душам так и не появилось, да и дочка уже привыкла справляться сама.

Единственный, кому могла бы она доверить тайну, – любимый дедушка. Тот с самого детства не ругал свою Олюшку за проделки. После гибели в автокатастрофе сына и жены единственным светлым пятном в его стариковской серой жизни осталась внучка. И на нее он направил всю свою нерастраченную любовь. Водил в детский сад, на детские спектакли, варил по утрам кашу и с веселыми рассказами отправлял девчонке в рот ложку за ложкой. На любые шалости хмурил брови, но тут же опускался перед маленькой внучкой на колени, так, чтобы видела она его добрые глаза. И медленно, вдумчиво объяснял, что она сделала не так и как теперь можно исправить ситуацию.

Поэтому и росла Оля, удивляя воспитателей и учителей своим сильными и при этом всегда справедливыми рассуждениями. С самого младенчества привил ей дедушка любовь к людям и способность понимать, какие внутренние их метания выливаются в некрасивые поступки. Олю в школе ценили и любили именно за это умение – увидеть в человеке хорошую, светлую сторону.

Малыши, инстинктивно чувствуя тепло, идущее от девушки, так и жались к ней на переменах и во время игр.

Все старшие классы Оля совмещала учебу с общественной нагрузкой – вожатая у октябрят, ведущая на праздниках, да и просто заводила и судья в любой школьной затее. Искупавшись в искренней любви в детстве, охотно дарила она ее сейчас другим. А столкнувшись с темной стороной человеческой природы, никак не могла осудить или нажаловаться взрослым.

Вот и сейчас металась она, не в силах принять верное решение. Как ей поступить, чтобы сохранить правду и помочь всем участникам этой скандальной истории?

Но ведь если она сохранит Светкин секретик, то хулиганы, которые отняли продукты и избили Колю, избегут наказания. А Пожарский останется с клеймом вора и драчуна. Рассказать – плохо Свете, промолчать – сделать плохо для Николая.

Ужин, уроки, отчет матери о делах в школе, чтение перед сном – привычные дела текли как во сне, у Оли никак не получалось забыть о мучительном выборе хоть на минуту.

Глава 8

Предмет ее тягостных размышлений весь вечер провел с друзьями-беспризорниками в разрушенной пятиэтажке. Заботливый Андрюшка промыл Кольке ссадины, сбегал в аптеку и щедро залил Колькину голову зеленкой. У того ныло все тело, было зябко в вечерней свежести, но он упрямо выжидал время, чтобы, придя домой, незаметно прошмыгнуть в свою кровать и скрыть от родителей следы побоев. Было бы хорошо остаться в заброшке, но его не было дома уже сутки, и родители могут всполошиться, пойти по соседям, а то и в школу. Вот тогда скандала не избежать.

Санька крутился здесь же, жался к костру.

– Наташка у нас сидит, мамка твоя куда-то срочно убежала. Даже и врать не пришлось, что ты у одноклассника в гостях. – Он с сочувствием кивнул на распухшую шишку. – Двое на одного исподтишка! Ну совсем никаких законов не соблюдают! Был бы я там, я бы им показал, как драться по правилам!

– Так им девчонка помешала какая-то. Что она на пустыре делала? В куклы играла? – Анчутка проспал начало истории. Куриный бульон и лекарства пошли ему на пользу, к парню потихоньку возвращалось природное озорство.

– Нет, это из школы там одна. Гладкова, – слова давались Кольке с трудом, от каждого движения в голове растекалась тяжелая, будто сделанная из железа, волна боли. – На поруки меня взяла, чтобы из школы не отчислили.

– Тебя из школы отчисляют? – ахнул Санька.

– Хотели, да под ее шефство отдали, до первого замечания. – От боли Колька прикрыл глаза и оперся на кирпичную стену. Невзгоды так и валились на него каждый день, а вот сил сопротивляться им было все меньше и меньше.

– Во дела… – протянул приятель.

Их раздирало любопытство: как эта Гладкова оказалась на пустыре, кто именно кого и куда ударил, в какую сторону позорно ретировались противники и что произошло с Гладковой дальше? Но друзья молчали, настороженно поглядывая на бледного Кольку с черными кругами под глазами.

Снаружи раздалось жалобное:

– Ребята! Эй! Яша! Андрей!

Все насторожились. Про тайное укрытие в разбитом доме посторонние не знали, а с улицы заметить их было невозможно: обзор закрывали обломки стен, бывших когда-то частью многоквартирного дома.

Протяжный слабый крик повторился, голос показался Кольке знакомым. Санька тоже успел узнать кричавшего.

– Это же Альберт. – Он тихонько проскользнул к наполовину заваленному проходу и мелодично свистнул: – Альберт, ты?

– Я, я. Как пройти-то? Не вижу ничего, темно!

– Иди по кирпичной дорожке на мой голос. – Санька привстал на цыпочки и замахал рукой.

Альберт протиснулся в узкий проход, и через минуту его вытянутая голова уже просунулась между дверными откосами, которые чудом сохранились в пустоте обвалившихся стен.

– Привет! А я во дворе вас поискал, у Светки спросил, она сказала, что вы второй