Акварель для Матадора - Вячеслав Курицын

На днях в «Арматуре» замели Ёжикова. Пуся, оставшийся без героина, выл ночами, как Баскервильский пёс. Надо туда сегодня обязательно заскочить… Фак, и эта странная история с Ариной. Сумасшедший эфэс-бэшник… На самом ли деле похитили Арину? Почему столько кипиша вокруг этой несчастной Акварели?

— Так ты думаешь, что они больше заинтересованы в тебе, чем в Арине? — переспросил он Матадора.

— Есть такая версия, — угрюмо ответил Матадор. — Я жду, что они сами на меня выйдут… Но это же бандюги, Заяц, бандюги. Я не знаю, что у них на уме. Иди. Звони мне сегодня обязательно, понял?

Зайцев выскочил в переулок, обошёл, на всякий случай, «Орла» вокруг, взбежал по парадной лестнице и первым делом бросил взгляд на световое табло: 59 минут.

Ещё семь минут в запасе.

На сцене «Золотого Орла» стоял большой аквариум. Без воды. Внутри стол и стул. На стуле сидел обнажённый мужчина, привязанный к спинке толстыми оранжевыми верёвками. Атлетично сложенный, с прекрасной мускулатурой и с огромным животом. Уже 59 — уже 60 — минут мужчина беспрестанно ел.

То есть, может, первые 10-15 минут он ел или даже кушал, а всё остальное время безусловно жрал.

Его кормила стройная рыжеволосая женщина в золотом платье до пола, в золотистых туфельках на высоких каблуках. Она взяла со стола свёрнутую трубочку блина с икрой и подняла его над лицом мужчины.

Мужчина высоко запрокинул голову и открыл рот. Женщина стала опускать блин, мужчина энергично задвигал челюстями, и через десять секунд блин перестал существовать.

Женщина вылила вслед блину пачку йогурта и взяла со стола огромный красный помидор. Мужчина впился зубами в его сочный бок.

62 минуты.

Зайцев с тревогой смотрел на фиолетовое лицо Володи, на яростно пульсирующий кадык. Плохо было Володе Потапову. А ведь Гаев выражал сомнение в том, что нужно длить шоу 66 минут:

— Лопнет у него кишка на шестьдесят пятой, будет нам с тобой клизма. Галя с Вовой в тошно-шоу, труп лежит нафарширован…

Шла как раз шестьдесят пятая минута. Галя Мухина метала в рот Володе Потапову маслины из банки. Володя хрипел.

Замигала красная лампочка, загудел гудок. Галя Мухина одним рывком сбросила с себя золотое платье, под которым не было ничего. Лобок её был чисто выбрит, — на этом Зайцев настаивал эксклюзивно. Публика заурчала. Володя медленно поднялся вместе со стулом — изо рта его хлынул на Галю поток блевотины.

Тут же заработали встроенные в аквариум шланги: струи воды захлестали по телам Володи и Гали.

Володя и Галя бросились друг другу в объятия.

«Какая мерзость», — удовлетворённо подумал Зайцев, отвернулся и пошёл к бару.

Матадор сидел на краю ванной и комкал в ладони Аринины трусики. Он поднёс их к лицу, зажмурился, глубоко вдохнул успевший стать родным запах.

У него не было матери, отца и принципов. До сих пор враг не мог пиликать на его нервах.

Родина научила его метко стрелять, хорошо бросать ножи и платила за это деньги. Но она никогда не была для него «чем-то большим», как говорили в училище жирные политработники.

Теперь появилась Арина. Теперь у Матадора было два тела. Если раньше ему нужно было защищать от пуль, от дождя и снега и от ударов судьбы одну пару рук и ног, одно сердце, то теперь всё это удвоилось.

Теперь у него было два сердца. Если остановится одно, лопнет и другое.

Раньше ему являлось в плохих трипах, как садист-хирург в белой маске, с неземными голубыми глазами всаживает ему прямо в мочеиспускательный канал длинную хромированную иглу…

На днях он проснулся от сумрачного видения: тот же самый голубоглазый садист вырезал блестящим скальпелем Аринину вагину. Арина лежала молча, широко раздвинув ноги и буравя потолок остекленевшими от ужаса и боли очами.

Они его подцепили.

Сегодня вечером он сделал всё, что мог. Лично проинструктировал пятнадцать оперативников, разосланных по ночным тусовкам.

Ещё раз пропел гаишникам песнь о том, что если зелёный БМВ с номером, начинающимся на пятёрку, будет обнаружен, он лично будет обязан им по самый гроб со всеми вытекающими последствиями.

Потряс, кроме Зайцева, ещё три яблони, с которых могла свалиться нужная информация.

Он был полон решимости нанести удар: если бы кто ещё указал ему мишень.

Матадор вдруг подумал, что если его опередят, то он сразу поднимет руки.

Он сразу согласится, если ему предложат обменять Аринину жизнь на отказ от дела об Акварели.

Он вдруг понял — на тридцать седьмом году жизни — что честь воина и офицера, служебный долг и мужское братство — полное говно.

Полное говно, если речь идёт о защите своей Арины и своего дома.

Он был почти уверен, что знает человека, который пытался заставить его отказаться от операции «Акварель». Который послал факс, который отравил его феноци… этой парашей.

И он был почти уверен, что этот человек не стал бы похищать Арину.

Что-то не складывалось. Что-то не срабатывало в этой схеме. Может быть, это был другой зелёный БМВ? Если это ТОТ ЧЕЛОВЕК, то почему же молчит телефон? Почему он не спешит выдвигать свои условия? Матадор на них согласен заранее.

Огонь вспыхнул как-то сам по себе. Порошок сам по себе оказался в столовой ложке. Матадор удивился: он ведь вовсе не собирался этого делать.

Игла царапнула кожу. Препарат пошёл из шприца в вену, а навстречу ему просочилась в шприц тонкая струйка крови.

Матадор сидел на ковре. Зелёные ворсинки встали дыбом, вокруг каждой образовался яркий светящийся контур.

Ворсинки стали прозрачными. Матадор видел, как внутри ворсинок, словно внутри листьев, пульсируют соки.

Ворсинки вспыхнули как миллион свечей на громадной площади под высоким ночным небом. Матадор опустил в огонь руку: она провалилась вниз…

Ястреб, мерно покачивая крыльями, проплыл от золотых куполов Храма Христа Спасителя к рубиновым звёздам Кремля и стрелой устремился к Лубянке.

Огромное здание ФСБ было погружено в темноту — лишь на тыльной его стороне, внизу, светило несколько дежурных окон.

Впрочем, в одном из окон фасада, на четвёртом этаже, мерцал бледный огонёк.

На столе генерала Барановского горела свеча. Барановский стоял у окна и смотрел на тёмную Лубянскую площадь.

Сегодня он позволил себе то, чего не позволял никогда.

Офицерский суд чести не одобрил бы поступка Барановского. Если созвать друзей на честный мужской разговор, Барановский бы не вышел из кабинета. В конце разговора он достал бы табельный «Макаров» и пустил себе пулю в висок.

И какой-нибудь остроумец припаял бы эту пулю к ежовскому черепу.