Скелеты в шкафу. Драматичная эволюция человека - Иэн Таттерсаль

Учитывая внимание, которое Пилбим и Саймонс уделяли в своей работе экологии и поведению, вопрос функциональности зубной системы был поднят в ней достаточно рано. Авторы отметили, что приматы с короткими клыками и резцами были ограничены в возможности обрабатывать растительную пищу и, вероятно, начали использовать режущие орудия в качестве компенсации. Соответственно, если следовать их рассуждениям, все гоминиды с укороченными клыками пользовались орудиями. Это, в свою очередь, означало, что они обладали одним из главных человеческих свойств. Даже Луису Лики пришлось с этим согласиться. Кроме того, когда гоминиды спустились с деревьев на землю, их передние конечности оказались освобождены от моторно-двигательных функций, что повысило их склонность к использованию орудий.

Однако несмотря на то, что эти рассуждения некоторым образом подтвердили права австралопитеков на место в ряду предков человека, они имели другую цель. Длинная цепочка доводов была призвана закрепить статус гоминида за куда более ранним приматом — Ramapithecus brevirostris. Единственным, что осталось от рамапитека, была половина твердого неба, найденная еще до Второй мировой войны в горах Сивалик в Индии, где когда-то вел раскопки Хью Фальконер. В 1961 году образ рамапитека был реконструирован Саймонсом и оказался весьма человеческим. У него были мелкие резцы и клыки, верхние зубы образовывали арку, как у современных людей, жевательные зубы были широкими, а лицо — достаточно плоским. Последний факт особенно заинтересовал Пилбима и Саймонса, так как они чувствовали корреляцию между ним и прямохождением. Более или менее круглую голову легче удерживать на вертикальном позвоночнике. Прямохождение, в свою очередь, ассоциировалось с передвижением на двух ногах, а руки освобождались для использования орудий. Итак, учитывая, что «все те виды, которые обладают эволюционными тенденциями, направленными на развитие современных Homo, вне зависимости от времени возникновения этих тенденций, могут быть отнесены к семейству Hominidae», рамапитек не мог быть ничем другим, кроме гоминида.

Влиятельный палеоантолог Джордж Гейлорд Симпсон уже высказывал мнение о том, что происхождение некоторых «высших таксонов» (то есть групп более высокого уровня, чем род), к которым относятся и гоминиды, можно объяснить существенными изменениями в «зоне адаптации». Сложная конструкция, описанная Пилбимом и Саймонсом, как раз указывала на то, что рождению гоминидов предшествовали крупные адаптационные изменения. Самым удивительным было то, что, согласно расчетам того времени, рамапитек жил 12 миллионов лет назад! Корни семейства гоминидов уходили очень глубоко, еще в эпоху миоцена.

Итак, история получалась весьма убедительной, и я был ей очень впечатлен, когда в 1967 году отправился в Йельский университет, чтобы продолжить учебу под руководством Саймонса. Еще через год Пилбим тоже вернулся в Йель. Вскоре после поступления я прошел курс обучения у великого эколога Дж. Эвелина Хатчинсона. Во время занятий мы исследовали окаменелые останки ископаемых животных, найденных рядом с рамапитеком. Я обнаружил, что все эти животные являлись типичными лесными обитателями, а значит, рамапитек должен был в основном жить на деревьях. Дальше моя курсовая работа, посвященная данному вопросу, не зашла. Однако все вокруг меня так твердо верили в тесную связь между морфологией, экологией и поведением, что ее опубликованная версия в итоге звучала как хвалебная песня эволюции прямохождения и использованию орудий в условиях леса.

Разумеется, Луис Лики был в ужасе — не столько от радикальных предположений, опубликованных в статье, сколько от гораздо более очевидной идеи (которую он и сам использовал, когда ему это было нужно) о том, что останки животных, обнаруженные рядом с окаменелыми костями гоминидов, могут указывать на среду, в которой такие гоминиды жили. Кроме того, у него имелся собственный кандидат на роль самого раннего гоминида — Kenyapithecus wickeri, вид, от которого осталась лишь одна верхняя челюсть, найденная в Кении и датированная 14 миллионами лет назад. Больше всего его злило то, что у Пилбима и Саймонса хватило смелости заявить, будто его драгоценный кениапитек ничем не отличался от их рамапитека. Более того, если бы их предположения оказались верны, то у индийской окаменелости имелось бы преимущество. Как бы там ни было и вне зависимости от того, являлись ли кениапитек и рамапитек действительно представителями одного и того же вида, сходство между находками из Кении и Индии навсегда утвердило ученых во мнении, что последний общий предок человека и обезьян жил более 14 миллионов лет назад. Итак, стало очевидно, что семейство гоминидов действительно имеет очень долгую историю.

Более того (в особенности после обнаружения некоторых фрагментарных окаменелых останков в Европе и Китае), наличие этих сходных характеристик указывало на то, что эволюция человека была повсеместным и постепенным явлением — именно таким, каким ее описали Пилбим и Саймонс, а до них — Вайденрайх. В результате к середине 1960-х годов большая часть ученого сообщества верила словам Пилбима и Саймонса о том, что «переход к образу жизни гоминидов произошел к позднему миоцену и наши наиболее ранние возможные предки... вполне вероятно, выбрали образ жизни, радикально отличавшийся от образа жизни своих предшественников-обезьян».

Именно такому представлению о человеческой эволюции меня учили, когда я был юн и впечатлителен. История человечества уходила своими корнями в глубокое прошлое, и на всем ее протяжении человек осуществлял строго определенные действия, например с древнейших времен производил орудия (которые, кстати, так и не нашли). Как и прочие мои коллеги, я был совершенно очарован элегантной простотой синтетической теории и прогрессивным взглядом на эволюцию человека. Все люди любят истории, а та, которую рассказывала синтетическая теория, была просто прекрасной. Можно ли представить себе более высокую драму, чем этот рассказ о группе отважных созданий, идущих по своему пути наперекор всем экологическим препятствиям и постепенно движущихся от низкого примитивного статуса к вершинам развития? Как говорит историк науки Мисиа Ландау, эта история человеческой эволюции действительно содержит некоторые нарративные элементы, характерные для самых древних в мире сказок. Кроме того, по крайней мере в принципе такой сценарий также вписывается в более широкие научные объяснения. Почти каждый эволюционный феномен можно охарактеризовать как результат постепенного изменения частотности генов под влиянием естественного отбора.

Но какой бы элегантной ни была синтетическая теория, она не говорила ничего о том, каким образом ученые должны практически подходить к изучению индивидуальных историй эволюции. Новый синтез представлял собой общее описание развития различных эволюционных линий, а не четкую процедуру, необходимую многим начинающим палеонтологам. В результате, хоть теоретически аспирантура должна была подготовить меня к практической работе, на практике я не понимал, в чем эта работа будет состоять. И это несмотря на то, что я находился в привилегированном положении, ведь моим руководителем был блестящий Элвин Саймонс, великолепный преподаватель, знающий, когда нужно отойти в сторону и позволить своим студентам довериться интуиции. Кроме того, он был очень продуктивным ученым. Казалось, что Саймонс публиковал статью за статьей с описаниями и объяснениями своих находок в самых популярных журналах, не имея никакой системы и не прикладывая ни малейших усилий. Тем не менее такому наивному юнцу, каким был я, было совершенно непонятно, как мой учитель провернул свой последний трюк. Я подозреваю, что, даже если бы я набрался смелости спросить у него напрямую, каким образом он пришел к опубликованным выводам, он не смог бы мне объяснить. Саймонс просто сделал это — и сделал очень хорошо.