Точка после «ять» - Виктория и Сергей Журавлевы

– Хорошо. Мне в ту же сторону, и я с удовольствием составлю вам компанию, если вы, конечно, не против. Я вам даже покажу короткую дорогу – она сократит наш путь на треть…

Мы покинули ресторацию и прошли вместе несколько кварталов. Вечерний воздух улицы охладил меня. Но в животе у меня вдруг начала разливаться неприятная ноющая боль.

«Приду домой и напишу матери, что дело почти улажено…» – решил я.

Ноги мои неожиданно начали подгибаться, а язык стал ватным, словно прилипнув к шершавому небу.

«Надо будет обсудить с Аглаей предложение князя…»

А желудок тем временем расшалился не на шутку: внезапный острый спазм согнул меня почти пополам.

Я почувствовал, как на лбу у меня крупными каплями выступил холодный пот.

«Надо бы мне избавиться от моего назойливого спутника…» – шевельнулась в моей затуманенной голове мысль.

Невдалеке показалась вывеска какой-то забегаловки. Дрожащими пальцами я нащупал в кармане гривенник.

«Придется мне воспользоваться уборной в этом притоне…»

– Что с вами? Вам нехорошо? – сквозь гул в голове услышал я голос мэтра Алекса.

– Все… Все в порядке… Мне надо только… ненадолго заглянуть… вон туда… – мое тело пронзил еще один приступ сильной боли, и вывеска расплылась перед глазами.

– Милейший, что с вами? Позвольте расстегнуть вам ворот! Вам непременно станет легче дышать, – поверенный уже стягивал с меня мой сюртук.

Я теперь ничего толком не видел, лишь несуразные багровые тени мелькали перед моим потускневшим взором. Я попытался что-то сказать, но язык меня не послушался. Ноги подкосились, и я рухнул на мостовую. До меня сквозь звон в ушах донесся какой-то топот, встревоженные оклики прохожих и голос моего спутника, который просил позвать врача. Зубы мои стучали, будто при ознобе, и, поджав к груди колени и обхватив себя руками, чтобы согреться и хоть немного утихомирить боль, я вдруг почувствовал, что внутренний карман моего сюртука уже пуст. Я хотел было вскрикнуть, но мысли мои окончательно спутались, кроваво-красные тени прохожих растворились в бесконечном закате, а гул улицы отдалился и затих.

ЧАСТЬ ВТОРАЯ

* * *

«Любезная моя Машенька!

Ты, дорогая моя подруга, наверное, вся уже извелась, ожидая от меня весточки. Учитывая все обстоятельства, такая проволочка и простительна, и непозволительна для меня.

Знала бы ты, как тяжело мне дается это, первое после смерти моего дорогого Мишеньки, письмо! Сколько раз в течение этого месяца я начинала его, но уже спустя несколько минут бросала! Писать совсем не было сил. Гибель сына сильно подкосила меня, и первое время я чувствовала себя совершеннейшей развалиной.

Обстановка в московском доме покойного брата лишь усугубила это мое состояние. Овдовевшая Надежда Кирилловна, кажется, теперь совсем не выходит из комнаты без своих успокоительных капель. Аглая, моя племянница, тоже большую часть времени проводит в постели. Врачи предрекали ей чахотку, однако, благодарение Господу, все обошлось.

Скоропостижная смерть сына и исчезновение всех тех документов, о которых он так подробно мне написал, заставили меня заподозрить, что его смерть неслучайна, пусть этот доктор Шиммер из Екатерининской больницы и выдал мне скорбный лист о кончине моего мальчика вследствие холеры. Поэтому неделю назад я нанесла визит голове московского купечества Илье Саввичу Винокурову. Он встретил меня довольно дружелюбно, тем более, что вел много дел с моим братом и был до крайности озабочен полнившими Москву слухами о подозрительной смерти его торгового партнера. Впрочем, это лишь слухи, и, возможно, поэтому он выразил мне не только соболезнования по поводу моих утрат, но и выказал недоверие ко всем этим историям о подложном завещании.

Однако к такому я была готова. В этом деле мне не нужна была его поддержка. Мне нужны были официальные бумаги, которые когда-либо подписывал мой брат, особенно в последние месяцы его жизни. О них я и попросила Винокурова, и уже через четверть часа его конторщик передал небольшую стопку искомых мною документов – подписанных соглашений и договоров – в полное мое распоряжение.

Просмотрев их, я убедилась в правдивости слов моего сына. Будучи большим оригиналом, Петр, как и прежде, подписывал любые деловые бумаги в своей неповторимой манере. В конце каждой его подписи в хоть сколько-нибудь важном документе всегда стояли слова “присно и ныне”, и затем, если позволяло место, через полстроки или ниже, под последним словом, после “ять” ставилась точка.

Для окружающих это был “каллиграфический экзерсис”, маленькое деловое сумасбродство. Мелочь! Но мой сын заметил эту мелочь, а точнее, ее отсутствие под завещанием, передающим все савельевские капиталы князьям Кобриным.

Откуда такие странности?

Помнишь, Маша, как в детстве мы праздновали Пасху? Как дома наши были полны народу, и как эта весенняя одухотворенная радость витала, казалось, повсюду? Боже, как бы я хотела писать в моих письмах тебе, милая, именно об этих воспоминаниях, а не о тех страшных событиях, что происходят сейчас!..

Однако я отвлеклась. На Пасху у нас в доме было принято давать приют и стол странникам, паломникам и просто нищим. Многие наши дворовые приходили тогда к ним послушать разные истории. Мы с братом тоже, тихонечко отодвинув тяжелый дверной засов, проскальзывали в сени. Скитальцы в темных дорожных одеждах сидели там, окруженные нашей прислугой, и торчавшая в светце лучина освещала их морщинистые лица.

Однажды мы подсели к одному страннику, ожидая от него новой истории. Но он лишь пристально взглянул на нас и спросил, есть ли у нас какое-нибудь самое заветное желание. Спустя столько лет я не могу вспомнить свое, ибо я была совсем еще маленькой девочкой и вряд ли хотела тогда чего-либо, кроме новой куклы. А вот Петя сразу сказал: “Я хочу стать знатным купцом, и чтобы у меня был большой дом, и чтобы меня все слушались!”

И тогда странник сказал, что научит нас одной молитве, которая поможет добиться в жизни всех желаемых благ. До сих пор я помню ее, хотя никогда более не слыхала ничего подобного ни в одной церкви и не встречала ни в одной книге. Вот она:

“Бог Господь впереди,

Божья Мать позади,

Ангелы-хранители по бокам!

Пойте: небо – ключ, земля – замок,

Чтоб мой враг замолк

Против раба Божьего имярек,

Присно и ныне!

Аминь!”

На исходе Пасхальной недели странники ушли, и больше никого из них мы никогда не встречали.

Течение нашей беззаботной детской жизни не изменилось. Но в эту странную молитву мы верили. И многие годы спустя, как раз накануне переезда брата в Москву, я в одном документе