Охота на ведьму - Астрид Фритц

– Я поступила так ради благого дела, и даже если сейчас какая-то пара сплетниц хочет мне напакостить, я это пресеку. Расскажу обо всем Эльзбет, чтобы она предупредила брата. Да и ты теперь обо всем знаешь. Мне кажется, так эти слухи прекратятся.

– Будем надеяться. – Мартин серьезно кивнул. – Спасибо, что рассказала. Даже мой приор уже задумывается об этом. По крайней мере, он меня спрашивал, не встречаешься ли ты с кем-нибудь.

– Брат Генрих? – Я остолбенела.

Наша последняя встреча две недели назад мне очень не понравилась, и потому я была рада, что вскоре он отправился в путешествие и в ближайшее время его не будет в городе. На проповеди в монастырь я с тех пор ходила всего раз – келарь, вручая мне документ, сказал, что в дальнейшем индульгенция будет возможна только за денежные пожертвования.

– Ну да. – Мартин, похоже, смутился. – Он друг семьи и тоже беспокоится о тебе. Видимо, ты ему особенно полюбилась.

От такого внимания мне вдруг стало неловко. Он ведь мне даже не родня.

– Что-то настоятель печется обо мне больше нашего собственного отца, – не сдержалась я.

Мартин пожал плечами.

– Наверное, все дело в том, что он очень дружил с нашей мамой, когда они были детьми.

Мы дошли до перекрестка Зальцгассе и Шлоссергассе. Тут Мартину нужно было свернуть, если он направлялся в монастырь.

– Я проведу тебя к подруге, – решил он. – Мне кажется, Рупрехт будет тебе не очень-то рад.

– Не волнуйся. – Я невольно улыбнулась. – Он теперь просто не обращает на меня внимания. А когда твой приор, собственно, возвращается?

– Вероятно, он будет зимовать в Констанцской епархии. Перед отъездом он сказал мне, что у него там много дел. А я тебе говорил, что вообще-то должен был ехать с ним? Как секретарь?

Я остановилась.

– На судебный процесс над ведьмами?

– Да. Но я рад, что настоятель передумал.

Я покосилась на худощавое тело моего брата, на его добродушное лицо и с ужасом представила себе его в пыточной, как он записывает показания ведьм, слово за словом, пока несчастных истязают, и невольно покачала головой.

– Нет, тебе это не по силам. Для таких задач ты слишком мягкосердечный.

– Я не об этом. Я хотел сказать… – Мартин перешел на шепот и потащил меня дальше по улице. – Я думаю, что все эти события – то, что ведьмы летают или возлежат с дьяволом – происходят только в воображении этих несчастных женщин. То есть не на самом деле. И среди духовенства и ученых я не единственный, кто так полагает.

– Так ты не веришь в то, что можно навести на кого-то порчу?

– Не знаю… Мне кажется, что колдовство возможно, что есть черная и белая магия. Но магия эта – результат того, что люди научились подчинять себе природу, как пытаются год от года и день ото дня сделать алхимики. Есть многое в мире, что нам, людям, неведомо и чему мы не найдем объяснения еще лет сто, а то и триста. Но инквизицию во всем этом должно интересовать только одно – случаи, когда кто-то из колдунов отрекается от истинной веры и начинает поклоняться демонам.

Мы дошли до ворот бочарни Рупрехта, где работник и подмастерье как раз убирали двор, и Мартин умолк.

– Ваш мастер тут? – спросил мой брат у подмастерья.

– Нет, он уже в трактире напротив.

– Ну и ладно, – пробормотал Мартин и повернулся ко мне. – Я подожду тебя здесь и проведу домой.

– Хорошо. Я ненадолго.

Я поспешила в кухню. Барбара как раз готовила молочную кашу, а моя подруга сидела на лавке, прижимая к груди малышку Дору. Вид у нее был очень огорченный.

– Что случилось? – испугалась я. – Рупрехт снова…

– Нет-нет. – Эльзбет помотала головой. – Дело в том, что… с тех пор как я заболела, у меня почти нет молока. Скоро повитуха придет.

– Не нужна вам никакая повитуха, – проворчала служанка, помешивая кашу у плиты. – Вам просто нужно потерпеть, пока ваше молоко перегорит, а малышку выкармливать козьим. У меня у самой пятеро детей, и двоих я вырастила на козьем молоке.

Дора, изогнувшись, расплакалась.

– Она есть хочет? – обеспокоенно спросила я.

Эльзбет кивнула.

– И вот так целый день.

Барбара поставила горшок с молочной кашей на стол.

– Давайте поедим, и я сразу отправлюсь в путь. Мой двоюродный брат живет за городом со стороны Иля, у него стадо коз. Я с ним договорюсь, и у вас каждый день будет свежее молоко.

И вдруг малышка начала кашлять. Все мы вздрогнули. Кашель у нее был сухой, похожий на карканье вороны, но, правда, он быстро прекратился.

– О Господи, неужели она заразилась… – пролепетала я.

Эльзбет побледнела.

– Наверное, она просто поперхнулась.

Вскоре явилась повитуха, и я, попрощавшись, ушла. За время моего пребывания у Эльзбет малышка Дора еще дважды заходилась кашлем, и в последний раз он перешел в жалобный плач. Терзаясь от тревоги, я вышла из кухни и только потом поняла, что забыла обсудить с Эльзбет этот глупый слух о Конраде.

Равенсбург, середина октября 1484 года

– У меня в пиве очесок! – возмутился Генрих, отодвигая от себя почти полную кружку.

На бумажных мельницах перерабатывали хлопковые очески и древесные опилки, и тамошние работники, счистив с жерновов грязь, сбрасывали ее в ручьи, а потом на этой воде кто-то варил пиво, уму непостижимо! Уж лучше бы он заказал себе привычный кубок вина, пусть после града в прошлом году вино в городе и очень подскочило в цене. Но сегодня днем Крамеру просто почему-то захотелось прохладного пива.

Этого и следовало ожидать. Пиво в Равенсбурге показалось ему дрянным еще во время прошлого его визита в этот город, когда девять лет назад он расследовал ритуальное убийство, совершенное иудеями в Тренто. Тогда он вынужден был остановиться у кармелитов[86], поселивших его у себя бесплатно, потому что у Генриха не было денег на ночлег, но на этот раз он мог позволить себе кое-какие удобства, да и не хотел чувствовать себя обязанным присутствовать на каждой литургии часов. Поэтому теперь он жил на самом дорогом постоялом дворе, в Марктгассе, неподалеку от здания знаменитой купеческой гильдии Равенсбурга и роскошного дома бургомистра Гельдриха. Правда, к сожалению, ему досталась последняя свободная комната, окна которой выходили во двор. Там, конечно, была огромная кровать с балдахином, но сама комната оказалась такой узкой, что в ней едва поместился принесенный по просьбе Генриха пюпитр. Да и еда на постоялом дворе невкусная, еще и заветрившаяся, подумал он, посмотрев на обглоданные куриные косточки у себя на тарелке. Так у него скоро опять изжога начнется.