В плену теней - Мари Кирэйли

– Значит, маменькин сынок и потаскушка объединились против меня? Не думайте, будто я не понимаю, чего вы добиваетесь, – предупреждает он.

Линна, отлично отдающая себе отчет в том, что делает и какие чувства вызывает у отца, смотрит на него в упор и мило улыбается. Рот – как у матери. И выражение лица такое же.

Они едят молча. Вторую порцию Анри накладывает только себе.

– Гнев забирает столько энергии, правда, папа? – невинно спрашивает Линна и без разрешения встает из-за стола. – Спокойной ночи, Луи. – Она запечатлевает легкие поцелуи на губах брата и отца и удаляется, покачивая бедрами, вверх по лестнице.

Луи оставлен на растерзание отцу, но она больше ничего не может для него сделать.

Наверху Линна зажигает нечестивую черную свечу, которую слепила сама, и произносит последние слова из молитвы святому Иуде – покровителю заблудших душ. Она чувствует, что ее собственная душа заблудилась, но не более того. Линна заставила отца поверить в ее силу; теперь она должна заставить его поверить в силу ее заклинаний.

– Йембо, защитник женщин, совращенный той, которую любил, дай мне силы, в которых я нуждаюсь, – быстро бормочет она, раздеваясь и натираясь маслом из флакона – легкий запах масла смешивается с ароматом духов матери.

Она становится посредине комнаты и ждет – ее умащенное тело мерцает в сиянии свечи.

– Только поскорее, – просит она. – Молю тебя, Иуда, и всех святых: только поскорее, а то вся моя храбрость улетучится.

В комнату врывается Анри с потемневшим от ярости лицом и сжатыми кулаками. Коричневый кашемировый халат, небрежно подпоясанный, болтается на нем. На голых ногах поношенные синие тапочки – давний подарок жены.

– Как ты смеешь смеяться надо мной?! – рычит он.

Увидев, что Линна обнажена, он невольно возбуждается: дряблый член вмиг становится твердым и показывается между полами халата. Когда-то он проникал в лоно ее матери, в ее собственное и в лоно Жаклин.

А Луи? Луи не желает говорить об этом, но она знает, что и он не застрахован от отцовской похоти.

Больше никогда! Она начинает произносить магические заклинания – невнятное бормотание, в котором лишь изредка угадываются знакомые слова. Не важно. Если произносящий заклинание верит в него и верит тот, кому оно адресовано, ничто не помешает успеху.

– Никогда, Йембо… никогда, Йембо… Ничто… – Она бормочет, бормочет, незнакомые слова вкладывает ей в уста дух лоа, который дает силу, сила вливается в нее. Линна чувствует это, стоя почти неподвижно, внимательно наблюдая за тем, как увядает отцовская страсть. – Больше никогда. Пока я обречена томиться в этом доме, ты никогда не ляжешь ни с кем: ни со мной, ни с Жаклин, ни даже с собственным сыном. Это твое проклятие и наше благословение. Этого желает Йембо.

– Шлюха! – кричит отец и бросается на нее. Но от масла ее тело скользит. Он не удерживается и падает к ее ногам, тяжело дыша.

– Твое проклятие, папа, – повторяет она и, склонившись над ним, целует его долгим страстным поцелуем. Его тело, всегда такое отзывчивое, не реагирует. Он верит, верит так же сильно, как она, в ее проклятие.

Линна оставляет его на ковре, идет в душ и смывает с себя масло, не потрудившись даже закрыть дверь. Он больше никогда к ней не прикоснется.

Она понимает: Луи слышал шум ссоры и теперь ждет, что она расскажет ему, чем все кончилось. Он умен и в то же время такой дурачок! Когда она приходит к нему и рассказывает, что сделала, он кажется не столько довольным, сколько встревоженным и в конце концов открывает причину своей тревоги:

– Он отошлет тебя. Он тебя отошлет, а я останусь один.

Она обнимает и успокаивает его. Они спят вместе в его постели, прижавшись друг к другу, словно дети, хотя оба уже не невинны.

Записывая свой сон на следующее утро, Хейли задумалась: каково им было? Она размышляла о непримиримых врагах: Анри де Ну, могущественном и уважаемом; о его болезненном сыне; о его издерганной дочери, чья репутация была погублена из-за поклонения культу вуду. Если бы дети обратились в полицию, им бы никто не поверил. В этом у Хейли нет никаких сомнений.

Тем не менее Линна сопротивлялась, сопротивлялась единственным доступным ей способом и победила: в конце концов Анри ее действительно отослал как можно дальше от себя.

А что же Луи?

Ах, если бы он не казался ей таким отталкивающим, если бы она могла испытывать к нему хоть немного симпатии, чтобы попытаться понять и поделиться с ним тем, что ей стало известно!

Несмотря на свою антипатию, Хейли все еще не исключала такой возможности. Но инстинкт подсказывал: держись от него подальше.

Она собиралась прогуляться и пообедать, когда позвонила Селеста.

– Я напала на след Жаклин! – закричала она в трубку. – Это одна из моих покупательниц. Если бы я не расспросила кое-кого из старых друзей, ни за что не догадалась бы, что это Жаклин.

– Вы сказали ей, что я хочу с ней поговорить?

– Она просила вас прийти сегодня днем. Понимаю, что слишком поздно сообщаю вам об этом, но все же постарайтесь навестить ее, пока она не передумала.

Жаклин Меньо утратила былую красоту. Длинное худое лицо, когда-то казавшееся экзотическим, покрылось морщинами. Уголки губ теперь были скорбно опущены, седые волосы туго стянуты на затылке в унылый пучок. Выбившиеся завитки беспорядочно падали на лицо, что совершенно не соответствовало ее нынешнему облику.

Но отсутствие привлекательности с избытком компенсировал накал энергии. Жаклин без конца сновала по гостиной своей квартиры, примыкавшей к дому племянника: вот она протерла тонкие фарфоровые чашки бело-голубого чайного сервиза, поставила их на серебряный поднос, потом перенесла поднос на стол, возле которого друг против друга стояли обтянутые плюшем стулья с высокими спинками. Когда все было готово, Жаклин удалилась в кухню и принесла оттуда кофейник с цикориевым кофе и сливки. Во всем этом было слишком много суеты. Если бы ей нечего было делать, подумала Хейли, она, наверное, просто металась бы по комнате.

За те несколько минут, что Хейли оставалась в комнате одна, она успела осмотреться. Судя по распятию, висевшему над входной дверью, и маленькой статуэтке Непорочной Девы, стоявшей посреди множества безделушек в застекленной горке между окнами в кружевных занавесках, Жаклин Меньо была ревностной католичкой. Существовала ли в квартире другая комната, где она держала культовый алтарь, фетиши, картинки с изображениями божков и духов? Или она покончила с вудуизмом? Хейли в этом сомневалась. Обычно с годами вера укрепляется.

Вернувшись из кухни, Жаклин разлила кофе по чашкам и села на краешек стула, словно была готова в любой момент сорваться с места и убежать, если разговор примет неприятный оборот.

– Если бы Селеста не попросила меня об этом, я бы ни за что не стала говорить об Анри де Ну, – заявила она.